Джин с Толиком

Он до сих пор находился в изоляторе временного содержания, вместо медицинской помощи его регулярно таскали на допросы, пытаясь выяснить происхождение пистолета. Табельный номер Макарова был качественно сбит, и в пулегильзотеке данных на него не было тоже. Обвинения наркоману до сих пор не предъявили, и первые дни он готов был растерзать себя за то, что перед тем, как его загрузили в бобик, спулил последнюю дозу.

Аркаша представлял, как бы она помогла выбраться из того кошмара, который состарил его лет на двадцать. На допросах он ничего не отвечал, просил врача и ширево. У следователя он блевал, бился в истерике и даже один раз чуть не сбежал, прыгнув в окно. Стекла окна разбились, рама треснула – но за ними была решетка, и полет с четвертого этажа административного здания не удался. Правда, после этого ему все же оказали помощь – обработали зеленкой порезы.

На пятый день Аркаша начал галлюцинировать наяву, и этот прообраз алкогольной белой горячки его несколько развлек. Он снова оказался солдатом-срочником, рядовым роты связи мотострелковой бригады, забытой богом среди дальневосточных сопок.

Он вспоминал поездку в Южно-Сахалинск и потрясший его пик Чехова, который когда-то был священной японской горой. Вспоминал храмовый домик на вершине пика, сложенный в честь богини солнца Аматерасу. Они стояли недалеко от этого домика, пораженные красотой, захватывающей дух и окружавшей их со всех сторон. Охотское море и Сусунайская долина подбирались к ним с востока, Анивский залив с юга, горы Камышового хребта с запада. И еще, благодаря ясной и безоблачной погоде можно было разглядеть самую северную из японских префектур, остров Хоккайдо.

Сюда, в увольнительную, его вывез Дагурасу Сато, старый японец, которого однажды спас будущий наркоман Аркаша. Он, находясь на посту, в карауле, расстрелял по бродячим собакам целый рожок, прежде чем они отстали от человека, отмахивающегося от них сломанной двустволкой, и набросились на шесть или семь трупов своих собратьев.

Хотя поступил Аркаша правильно, ему вместо поощрения влепили сутки «гауптической вахты» – на всякий случай, чтоб другим солдатам неповадно было. А потом они с Дагурасу подружились. И старый японец, непременно желавший как-то отплатить за свое спасение, кое-чему попытался научить воина-связиста.

Называлась эта штука Дим-мак, «искусство ядовитой руки», или искусство отсроченной смерти, позволяющее легким касанием руки убить человека. Причем смерть противника могла наступить как сразу, так и через часы, дни, недели – в точно намеченный мастером срок. Русский паренек не очень-то верил в эту азиатскую сказку – до поры, до времени.

Однажды Сато, рассердившийся на очередную саркастическую реплику Аркаши, тем не менее прилежно тренировавшегося, показал ему фокус. Он налил в трехлитровую банку воды и после непродолжительной подготовки, выразившейся в особом дыхании и жутком закатывании глазниц, нанес по стеклянной таре три быстрых несильных удара.

Через пять секунд бравый розовощекий связист прыснул от смеха, а еще через три секунды банка растрескалась и, крякнув, развалилась на куски. С той поры Аркашино мнение о Дим-маке изменилось, и тренировался он теперь не просто прилежно, а еще и сознательно.

Однако, пыл его вскорости немного охладился – Дагурасу категорически отказался учить веселого русского отсроченному убийству трехлитровых банок. Объяснял он это принципиальным отличием этого процесса от процесса убийства человека – банка разбивалась энергией ци, а для убийства двуногого разумного существа достаточно было просто знать последовательность и направление ударов.

Впрочем, Дагурасу говорил, что и в отношении людей он преподает лишь сильно упрощенную схему. Число точек, связанных нервными окончаниями с важнейшими органами, превышает семьсот, правильный Дим-мак должен использовать не менее ста пятидесяти, а Аркаша будет ознакомлен лишь с полусотней. Бо́льшего, за оставшиеся до дембеля полгода, не успеть.

На сопках, среди зарослей карликовой березы и курильского бамбука, багульника и черники, заняться было нечем, и Аркаша, пользуясь правами «дедушки», большую часть времени пропадал у японца, на его заимке, неподалеку от части.

Тренировал его старый Сато на бочкообразном чучеле из тряпья – Какаси, как называл его японец. Голову Какаси заменяла когда-то белая плюшевая болонка, из-за которой чучело казалось толстяком с седым лицом.

– Прежде чем ударить, посмотри на Солнце, – говорил Дагурасу, имея в виду различную интенсивность кровоснабжения внутренних органов человека в разное время суток. Учитывая это, Аркаша тренировался на Какаси трижды в день – утром, днем и вечером, и каждая серия легких, словно ленивый хлопок равнодушного к выступлению зрителя, ударов, была не похожа на другую. Удары наносились в разные места с разной силой и даже под разным углом. Важным было и то, какой рукой бить или каким пальцем тыкать.

Никогда в жизни не пользовался своим умением вор, наркоман и просто несчастный человек Аркаша-Уж. Не было нужды, да и особой кровожадностью парень не отличался. Однако, на девятый день «сухой» ломки, когда боль и ужасы пошли на убыль, Аркаша вспомнил о своем умении. А мысль покончить жизнь самоубийством сменилась другими идеями – убить Свина или базарного торговца наркотой Крыса, или хотя бы задушить прыщавого студента Гоню, у которого ему тоже случалось покупать смертельный кайф.

После, к счастью, несостоявшегося соучастия в убийстве, меня зацепил очередной катарсис, заселив в черепушку жажду обновления нешуточных размеров. То ли это было следствием испытанного мною облегчения, то ли меня приговорил фатум, запечатленный иероглифами линий на ладони, то ли разновеликие ростки последних волнительных событий сложились в такую икебану – не важно, в общем-то.

Я вернулся домой и выгреб половину своего гардероба, распихав не прошедшие осмотра шмотки по черным пакетам для мусора. Я мысленно приговаривал и резал некоторые свои привычки и пристрастия с мазохистским удовольствием, а они, словно вековые дубы, визжали и скрипели наеденными стволами, рушились шумными развесистыми кронами, оставляя паразитов, в них скрывавшихся, без крова и пропитания. Я даже пеньков не оставлял и планировал чуть позднее заняться мощной корневой системой, если она сама не осознает, что настало время обратиться в прах.

Под фатальные репрессии, письменно оформленные неровным почерком на обратной стороне настенного календаря, попали: телевидение, компьютерные игры, почти все плюшки, рваный распорядок дня и так далее. К вселению готовились – жестко закрепленный отведенным временем отбой, подъем и трехразовое здоровое питание, систематические занятия спортом, чтение мудрых книг и кое-что еще. То есть все, о чем я так долго мечтал и собирался сделать, но, наверное, стеснялся. Или боялся, что как только мечта станет реальностью, мне не о чем больше будет мечтать?

Грандиозность затеянного откуда-то черпала сильнейшую энергетику, и умирающие привычки шептали моему уму что-то о враждебных происках и финансировании сомнительного происхождения. Но душа, воспарившая над бесконечными играми ума, размяв придавленные автократическим интеллектом мышцы, исполняла настолько красивый танец, что сомнений в правильности моих действий быть не могло.

Я двигался в нужном направлении. Я шел к свету из мрачного подземелья собственных ограничений и заблуждений. Я пока не видел цели, но чувствовал ее манящий запах. Убаюканный этим ароматом, я прямо в одежде уснул на диване, заблудившись пальцами в мурчащей пушистости Джина.

Глава пятьдесят шестая. Дим-мак