Джин с Толиком

Вот и сейчас, она никак не могла закончить бесконечную историю про какую-то свою троюродную подружку:

– Ну вот, а он, короче, ей говорит… Мля, че уставился? – последняя фраза уже относилась к кавказцу, который, широко улыбнувшись, развел руками, как бы извиняясь. И на всякий случай добавил:

– Прости, прости. Ми не хатэли…

Но это Лику не удовлетворило – ей было наплевать на то, что парень сидел к ней лицом, и волей-неволей его взгляд останавливался на ее ладной фигурке и широком декольте, из которого рвались на волю спелые груди.

Она встала и зацокала по бетонному полу к переставшим жевать молодым людям.

– Че ты пакшами своими растопырился, гость из солнечного Чуркистана? Че, борзый, что ли? На своих баб будешь в своем ауле пялиться!

– Наши женщины так не ходят, – он покачал головой, не глядя на нее, и крикнул Боре – Э, слышь, утихомирь свою женщину!

Но было уже поздно. Лика, войдя в роль героини какого-то наивного боевика, схватила со стола кружку с пивом и плеснула в лицо говорившему.

– Э, слышь, пайдем вийдем и убери эту бешеную, – запылав лицом, вскочил с места облитый. После этих слов в Лику вселился зверь, и она вцепилась ему в лицо, ломая ногти.

Мужчина оттолкнул ее, и Лика звонко шлепнулась на пол. Ее мини-юбка треснула, обнажив молочную правую ногу и белые трусики. Лицо девицы исказилось, обрушивая неумелый макияж, и некрасиво искривленным ртом прошипело:

– Ну, сука, ты сейчас получишь бешеную, – она обернулась к Боре, который уже подходил к ней, и начала подниматься многозначительно улыбаясь.

– Что он тебе сделал? – с интересом произнес Боря, пытаясь языком поддеть застрявшее в зубах мясо.

– Да он, сука, руки распускает… – звонкая пощечина с правой Бориной руки охладила Лику эффективнее всякого нашатыря и опять уронила на пол.

– Я спрашиваю, что-он-тебе-сделал? – каким-то невыразительным тихим голосом проговорил ее спутник.

– Да он… мля… – пощечина с левой руки внесла некоторую симметрию в односторонне пылавшую физиономию Лики.

– Он посмотрел на тебя не так? Он извинился. Он тебя пивом не поливал и на родину в Усрачинск не отправлял. Крутизна поперла? Или привыкла, что за твой язык мужики вписываются? Хавальники друг другу бьют, ножами машут, в тюрьму садятся?

Лика даже всхлипывать перестала, непонимающе уставившись на Борю.

– Она ваша, – он взглянул на часы. – Пятнадцать минут.

Облитый, без лишних слов, схватил взвизгнувшую Лику за волосы и потащил за мангал – чтобы не было видно со стороны дороги. Второй засеменил следом, на ходу расстегивая ширинку…

Глава пятьдесят вторая. В конце концов

К этому моменту и Свина, и Лешича шиза засосала уже по уши, и рассказ почти забытой истории из прошлого стал само́й этой историей, где каждый выбрал себе подходящую роль. Тем не менее, единственным распорядителем сюжета оставался Борис Михайлович, и он продолжал, время от времени прикладываясь к тамблеру с виски.

…Там ее бить не стали, облитый пивом лишь что-то коротко сказал, и Лика трясущимися руками стала стягивать одежду. Но стриптиз тут же прекратили, удовольствовавшись выпавшими грудями, и закинув на спину юбку. Видимо, желая уложиться в отведенные пятнадцать минут, пользовали Лику одновременно. Причем тот, который пристроился сзади, попал не туда, куда Лике было привычнее. Об этом Боря догадался по взвизгам, впрочем, быстро и умело заглушенным. Свин даже почувствовал себя крутым крестным отцом из фильмов про мафию, но ненадолго.

– А ти не джигит, – презрительно обронил облитый пивом, вернувшись и усевшись за свой стол. Боря доел и свой, и Ликин шашлык, пока наблюдал за порнографической групповой сценой, и сейчас пил пиво. Все произошедшее его забавляло.

– Зачем такие красивые телки с такими, как ты, ходят, да? Или ти тоже хочеш? – осмелел второй, молчавший ранее, которому досталась голова Лики.

Боря, улыбаясь, встал. Он видел, как за спинами осмелевших от легкой добычи сынов гор из подъехавшей девятки вышли его подручные.

– Чего ж вы все такие тупые и невежливые кругом? Одну дуру научишь, другой дурак вылезет, – меньше секунды у него ушло на то, чтобы развернуть нож-бабочку, и вонзить лезвие в сонную артерию второму кавказцу, совершенно не запачкавшись, и повернув его голову так, что фонтанирующая кровь заливала первого. Тот, дважды за утро неожиданно облитый, упал со стула, и, захлебываясь кровью своего товарища, начал отползать, шепча:

– Ти што? Ти што?

Именно за этот удар Борю сначала прозвали Свинобой, а потом сократили до простого Свина. Но он не обижался – просто Свин нравился ему больше, чем просто Бой.

Братва и Йетти появились одновременно. Боря кивнул Хасе, и тот разрядил обрез дуплетом в голову горилле с двух метров. Крупная дробь не оставила от головы ничего, добавив еще больше кровищи в лужу на полу и сделав из жестяной вывески первосортный дуршлаг.

Колун двумя выстрелами из Макарова застрелил ползающего по кровавому полу оставшегося насильника. Еще две пули достались порванной и измазанной Лике – она даже не удивилась. Выражение ее лица после столь изуверского предательства со стороны спутника оставалось отрешенным, с ним она и умерла.

Хаким вышел с трясущимися руками, постоянно вытирая их о грязный передник.

– Я Свинобой. Сколько ты отстегивал нам, и сколько лично Штепе?

– По… по… поровну, – наконец сглотнул шашлычник, абсолютно забыв об акценте.

Боря развернулся к Штепе и развел руками. Тот стоял бледный, как будто у него, как и у трех трупов на полу, изрядно уменьшилось в организме количество крови.

– Я… Свин… я… – первая пуля из поржавевшего ТТ, купленного у «копателей», звонко чмокнула его над сердцем, а вторая сделала небольшой скворечник в грудине. Две других ушли куда-то в печень.

– Свин – это я. А ты уже даже не ты… И, повернувшись к Хакиму, закончил:

– Они сами друг друга. Из-за бабы. С сегодняшнего дня платишь в пять раз больше. Плюс штраф за жадность – пятнадцать штук гринов. Без задержек. Все понял? Макарова вложишь в руку Штепе, обрез – вот тому, с целым горлом, а ТТ второму. Нож – Йетти. Поехали…

По дороге к дому я набрал Слона, и выразил свою категоричную уверенность, что, в сооруженной совместно с ним, и все-таки рухнувшей, непростой конструкции с подставой Свина, слабым звеном являюсь не я и не те препараты, что были обнаружены в автомобиле задержанного. А, скорее всего, доблестная полиция или не менее доблестные эксперты, или кто-то еще. Я вкратце все это аргументировал, и дал отбой, потому как уже стоял у двери Гаврилыча.

Дверь открылась, и моему взору предстало небывалое зрелище – одновременно и трезвый, и выбритый сосед. Такого на моей памяти еще не случалось, и я, встречая всевозможные странности последних дней со стойким подозрением, непроизвольно окинул мастера на все руки более внимательным взглядом. Оказалось, что и его осанка приобрела некоторые конструктивные изменения, выразившиеся в гордо расправленных плечах и немного приподнятом подбородке. И еще в глазах Гаврилыча плескалась нескрываемая гордость, а на губах застыла легкая несмываемая улыбка.

Я поздоровался и отдал чудо-препарат, последствия которого столь явно проявлялись на лице соседа. Совершенно не надеясь на успех, вопросительно потряс перед его глазами кассетой, воспроизвести которую не имел возможности. Гаврилыч в очередной раз подтвердил свою техническую незаменимость, заявив, что имеет в наличии привезенную кем-то из родственников в незапамятные времена из самой Японии камеру Sony, подходящую как раз для такой кассеты. Сердце мое затрепетало, и проснувшееся предчувствие начало бродить по организму, махая ярким транспарантом «Жизнь налаживается!»