Ой, мамочки

– Нет.

– Деточка, это все равно что мягкие лапки кошки, настойчиво скребущейся в дверь.

Я испытала прилив симпатии, и в этот момент – когда я подумала о Мэри как о невинном, безобидном ребенке с губками бантиком – дверь распахнулась, отшвырнув кота в сторону. По-моему, я закрыла глаза и – совершенно точно – пролила свой напиток.

Перед нами стоял Пипс, как всегда напоминая труп, который тысячу лет продержали в морозильнике. Едва старик увидел Теолу Фейт, как на щеках его проступил легкий румянец, а кривые ноги мелко задрожали.

Теола прищурилась:

– А-а, вот и ты, Пипик!

– Пипс, мэм. – Будь у него на голове волосы, он бы поправил челку.

– Какая разница! – Жестикулируя свободной рукой на манер "эмансипе" тридцатых годов, Теола вновь присела к роялю. – Если осмелишься назвать это нечаянной радостью, за ухо вышвырну тебя вон. А теперь читай по губам. Отыщи мою дочь и приведи ее сюда.

– Но, мисс Фейт… – Послышался перестук костей, когда Пипс робко шагнул вперед. – Не знаю, как я…

Пальцы ее порхнули по клавишам, породив ураган звуков; кот поспешно запрыгнул ко мне на колени. На миг я испугалась, что Пипс последует его примеру.

– Никаких "но"! Вон, я сказала – вон отсюда! Или же моя месть будет страшна: я вылью из всех бутылок виски и налью туда микстуру от кашля!

– Это все Джеффриз! Это она заставила принять вашу дочь! – Он попятился к двери, шмякнулся затылком о косяк и был таков.

Комната показалась мне еще краснее и душнее, чем прежде. Тишина навалилась и вкупе с котом придавила меня. И тут Теола Фейт заиграла бодрую мелодию, которую я узнала:

Звуки рояля замерли.

– Это из "Печального дома", – пояснила Теола.

Я отхлебнула свой коктейль и ощутила, как по спине пробежал холодок. Вот, значит, откуда мне знакома эта песенка… я слышала, как мамочка поет отрывки из нее. Поставив бокал, я сказала:

– Вы были знакомы с моей мамой.

Не сводя глаз с двери, Теола допила свое виски.

– Деточка, вы говорите как исступленная поклонница. – Улыбка у нее была словно у фарфоровой куклы, а волосы отливали синтетическим блеском. Трудно поверить, что минуло сорок лет с той поры, когда Теола покорила миллионы сердец в своем дебютном фильме. – Простите меня, милая! Вижу, вы искренни. Так вот, насчет вашей матери. Вряд ли можно считать меня черствой из-за того, что я не помню каждого встреченного в загородном клубе или каждого банковского кассира!

Кошачий хвост легонько коснулся меня, точно рука друга.

– Моя мама умерла много лет назад. Имени ее вы, конечно, не вспомните. Она была одной из танцовщиц кордебалета в сцене в ночном клубе – в "Печальном доме". Знаете… пышные волосы, чистая бледная кожа…

– Американка? – Теола закрыла глаза.

– Англичанка. Они с моим отцом приехали сюда, чтобы попытать счастья, но она сумела получить только эту крохотную роль, и через несколько недель родители вернулись.

– Русалка?

Точнее определения не подберешь. Не знаю, является Теола Фейт монстром или нет, но уж ведьмой – наверняка. Она совершила еще одну ходку к столу с напитками.

– Этих танцовщиц кормили внутривенно, и всякий раз, случись им употребить плохое слово, они тотчас бежали на исповедь.

– А моя мама – какой она была? Ну, то есть… она выделялась среди остальных?

– Еще как выделялась. Она была хуже всех. Подволакивала ногу и вечно не попадала в такт. По-моему, поговаривали, что стоит, мол, ее выгнать, но… да-да, точно – Билли Андерсон, который играл веселого школьника, предложил оставить ее ради комического эффекта.

Я зарылась лицом в шерсть Чарли Чаплина. Не удивительно, что мамочка предложила мне выбирать между "Бэмби" и "Печальным домом". Она, которая жила ради своего искусства, должно быть, пережила тысячу смертей, когда ей предложили станцевать ради смеха. Но какой у нее был выбор – после того, как во имя поездки в Америку заложили все фамильное серебро? Я же была так сердита на родителей – еще бы, бросили меня на двоюродного дедушку Мерлина, – что ответила самым сильным детским оружием – равнодушием и не задала им ни единого вопроса о том роковом посещении Америки.

Мисс Фейт приподняла бутылку с имбирным элем – я покачала головой. Она встряхнула содержимое своего бокала, и кубики льда нестройно забренчали. Еще один взгляд на дверь – и бокал накренился, напиток брызнул на кремовое платье.

– Сдается мне… – Слова давались ей с заметным трудом, отчего речь становилась невнятной (очевидно, ожидание отразилось и на Теоле). – Однажды… между дублями… я разговаривала с русалкой. Она сказала, что у нее есть дочь.

– Ну и память.

– Деточка, в моей профессии это главный капитал!

– Мама упоминала о моих проблемах с лишним весом?

– Вряд ли… она вообще не говорила… о ваших размерах. Несла обычный материнский вздор – что вы самая красивая, самая смелая… – Теола Фейт медленно продвигалась по комнате.

Меня окутало тепло, ничего общего не имевшее с котом на моих коленях. Но вдруг Теола все это выдумала на ходу? Чтобы поддержать разговор? Может, ей просто одиноко? Невольно вспомнились жуткие истории, которые Мэри рассказывала о своей матери.

Теола ополовинила бокал, покачнулась, затем снова выпрямилась по стойке "смирно".

– Вижу, как сейчас, вашу мать. Джеффриз стояла рядом со мной – наживляла булавками сборки на моем платье. Одна из булавок воткнулась в меня. Помните?.. Последняя капля переполняет чашу. И вся эта суета вокруг… Пустая трата времени… и эта женщина, которую держали только… ради того, чтобы доказать, будто у Голливуда тоже есть сердце. На черта ей была нужна моя жалость?! У нее был муж… и дочь.

– И у вас тоже. – Я попыталась встать, но кот не позволил.

Круглые глазки панды вперились в меня.

– Мэри! – Она будто выхаркнула это имя. – Милочка, моя драгоценная дочурка к тому времени уже давно меня ненавидела. И спрашивается, за что? Из-за каких-то глупых обид? Из-за мелких неудобств? У меня была работа, слава, я вела жизнь сексуально активной женщины.

Отчаянно подыскивая, что бы сказать, я проследила за ее взглядом и задрожала: дверь медленно открывалась. Кот встрепенулся и отправился на разведку, я тоже вскочила, открыв рот для прощальной речи, когда… уф, снова ложная тревога.

Пританцовывая, вошла Джеффриз; лицо её сморщилось настолько, что казалось сплошным ртом под белым чепцом.

– Не налетайте на меня, мисс Теола, я тут ни при чем, да и Пипс тоже – хотя он и слег из-за вас с мигренью. – Не обращая на меня внимания, она стремительно, с грацией ходячей метлы, подлетела к хозяйке и, подбоченясь, вскинула острый подбородок. – Даже этот французский граф Монте-Кристо не смог бы достать Мэри Фейт из шляпы, потому что ее здесь нет! Утром она сказала, что пару дней назад разговаривала с преподобным Енохом Гиббонсом и тот пригласил ее на трапезу лечебного голодания и воздержания, аккурат нынче вечером. Вроде бы хочет взять у нее интервью для своей церковной газеты. Под заголовком – "Мученица наших дней".

Держась за спинку кресла, словно за детский ходунок, Теола Фейт обошла его вокруг и плюхнулась на сиденье.

– Вы все с ней заодно, – глухо пробубнила она, глядя прямо перед собой ясными глазами, которые некогда сводили с ума миллионы зрителей. – Но вечно убегать от меня Мэри не удастся. Все молитвы пастора Еноха, вместе взятые, не спасут ее от меня. – Она презрительно скривилась. – Вот уж, наверное, приятно ему будет узнать, что его женушка поселилась со мной в номерах Джимми! Должен же кто-то у меня прибираться…

– Пипс пытался рассказать вам про Мэри. – Джеффриз недовольно переминалась с ноги на ногу. – Он переправил ее на лодке. Она сказала, что Его Преподобие подвезет ее обратно. Что скажете, если я принесу вам чашечку горячего молока, мисс Теола? – Очаровательный оскал почтового ящика согрел бы любое сердце.