Динарий кесаря

– Но монеты, у него же остались наши монеты? – заговорила Татьяна. – Он забрал их…

– Это Лоусон так думает, что теперь у него все три монеты и дневник, – улыбнулся Маркиз, – мы-то знаем, что это не так. С любезного разрешения Елизаветы Константиновны я отнес ее монету одному знающему и умелому человеку. И человек этот изготовил за одну ночь такие же монеты, только они немного отличаются от ваших. Иными словами, золота в них столько же, но как талисман, а точнее, как ключ к сокровищу, их использовать нельзя. Вот ваши настоящие монеты, – Маркиз протянул их дамам.

– Не зря вы подозревали Лоусона в нечестности, – сказала Елизавета Константиновна, – так оно и вышло, он разоблачил сам себя.

– И что нам это дает? – холодно заметила Татьяна. – Мы, конечно, ничего не потеряли, но его монета осталась у него, и мы никогда не узнаем, для чего ему все это было нужно!

Настал звездный час Маркиза.

– Танечка, вы слишком плохо обо мне думаете! – воскликнул он и показал третью монету. – Вот она, настоящая монета, которая досталась старшей дочери профессора Анне.

– Вы ее подменили? – живо воскликнула старушка. – Когда же вы успели?

– Ловкость рук, – улыбнулся Маркиз.

– Невероятно! – не унималась старушка. – И по вашему довольному виду я могу определить, что дневник профессора тоже уже у вас.

– Не у меня, – скромно сказал Леня, – не у меня…

– Дневник у меня, – теперь наступил звездный час Лолы.

– Дорогая, вы неподражаемы! – восхищалась Елизавета Константиновна.

– Таня, разрешите вам представить мою… – неуверенно начал Леня.

– Твоего компаньона и помощника, – сказала Лола.

Женщины постояли, разглядывая друг друга. Татьяна помолчала, оценивая соперницу. В том, что Лола ее соперница, она не сомневалась. Быстро прикинув, она поняла, что Лолу так просто не сбросишь со счетов, и решила пока присмотреться.

– Очень приятно познакомиться, – она улыбнулась одними губами.

– Милые дамы, прошу скорей в машину! – нарушил Леня затянувшееся молчание.

– Едем сейчас ко мне! – предложила Елизавета Константиновна. – Очень хочется скорее разгадать загадку монет.

Елизавета Константиновна убрала со стола вышивку и освободила место. Маркиз положил на стол старую тетрадь в коленкоровом переплете и раскрыл ее на первой странице.

Ровные округлые буквы с сильным наклоном бежали по странице, как солдаты наступающей армии по полю боя. Фиолетовые чернила слегка выцвели за девяносто лет, но читались все еще легко. Маркиз представил, как профессор Ильин-Остроградский делал записи в этом дневнике вечером в походной палатке, после трудного дня, полного лишений и опасностей, при свете подвесной керосиновой лампы, в стекло которой бились ночные бабочки и диковинные африканские насекомые…

«… Итак, для меня сделалось очевидным, что мечта моей жизни неосуществима. Легче оказалось склонить могущественного абиссинского владыку к союзу с Российской империей, чем преодолеть бесконечные препоны столичной бюрократии. Полученное вчера сообщение из столицы окончательно лишило меня надежды. Петербургские чиновники – вот самая страшная болезнь России! Сотни людей на всех концах земли трудятся, проливают кровь, проводят жизнь свою среди диких, далеких от цивилизации народов во славу своего Отечества, а эти столичные хлыщи пользуются результатами чужого труда и не стесняются вставлять палки в колеса прогресса! Сегодня схоронили мы молодого Арсенъева, замечательного человека, отличного археолога. Желтая лихорадка унесла эту яркую жизнь. Кажется, и у меня проявились первые признаки этой страшной болезни. А результаты нашего труда так ничтожны…»

На этом запись обрывалась, чтобы возобновиться чуть ниже:

«Я окончательно решил судьбу своей находки. Если раньше думал я пожертвовать все те ценности, что найдены мной в Мааббитской пустыне, на святое дело присоединения Абиссинии к Российской империи, то теперь, после известия из Петербурга, окончательно похоронившего мою мечту, я остановился на желании обеспечить судьбу своих дочерей. И так бесконечными своими путешествиями в дальние страны лишил я их отеческой заботы и ласки, а Софьюшку – радостей семейного очага. Если мне не суждено возвратиться домой, какое горе принесу я любимым домочадцам! Вина моя перед семьей велика и оправдывала меня только великая цель…»

Маркиз почувствовал рядом присутствие другого человека и, скосив глаза, увидел Елизавету Константиновну, через его плечо читавшую дневник. Глаза ее подозрительно блестели, и старушка держала наготове кружевной платок. Татьяна сидела по другую сторону стола и нетерпеливо поглядывала на Леню. Он снова углубился в чтение.

«… В ближайшие дни я приму меры к сохранности своей находки. Человек, которому я намерен поручить ее, чрезвычайно надежен. Чтобы тайна моего последнего дара осталась в полной сохранности, я разделю ключ к нему на три части и каждую часть пошлю одной из дочерей. Только все вместе смогут они прочесть мое последнее письмо и получить отцовский подарок…»

Леня перевернул страницу. Те же бледно-фиолетовые строчки с сильным наклоном бежали по листу, но если раньше они складывались в печальные записи старого путешественника, то теперь буквы составляли бессмыслицу, ахинею, совершенно бессвязный текст. Леня не мог найти на странице ни одного понятного слова.

– Что это такое? – удивленно воскликнула рядом с ним Елизавета Константиновна. – Неужели дедушка помешался перед смертью и записывал какой-то бред?

– Нет, вовсе нет, – успокоил ее Маркиз, – вы видите – почерк профессора не изменился, он по-прежнему четок и аккуратен. Если бы он писал эту абракадабру под влиянием болезни, рука его дрожала бы, буквы налезали друг на друга… Нет, Елизавета Константиновна, это шифрованное послание, и шифр не должен быть слишком сложен – ведь он адресовал письмо не ученым коллегам, а своим дочерям, и был уверен, что они смогут его прочесть. А ключ к посланию – монеты, он прямо пишет об этом в дневнике. Причем использовать для расшифровки необходимо все три монеты – тем самым профессор хотел добиться дружеских отношений между своими дочерьми.

Леня выложил все три римские монеты на стол рядом с дневником профессора. Вспомнив слова нумизмата, он выписал на отдельный листок римские цифры, выбитые вслед за именем императора. Первая цифра на монете Елизаветы Константиновны была единица, на монете Лоусона – двойка, на монете Татьяны Ильиной – тройка. В таком порядке Маркиз и расположил сами монеты и, соответственно, цифры, выбитые на них.

Следующая цифра на монете Елизаветы Константиновны была пятерка, и Маркиз выписал на лист бумаги пятую букву зашифрованного текста, затем – одиннадцатую, и так далее, пока не кончились цифры на первой монете. После этого он перешел ко второй, затем – к третьей.

Через несколько минут на листе перед ним появились осмысленные слова:

«Найденный мной в Мааббитской пустыне клад я передал…»

Елизавета Константиновна в откровенном восторге наблюдала за расшифровкой. Лола смотрела на своего компаньона с тихим радостным одобрением. Лицо Татьяны выражало интерес к происходящему, но куда более сдержанный и чисто практический.

Закончив перевод первого фрагмента текста, Леня снова вернулся к первой монете и начал по тому же методу расшифровку второй строки.

Лист бумаги постепенно покрывался ровными строчками. Женщины, затаив дыхание, следили за происходящим у них на глазах таинством.

Наконец Леня отложил карандаш и, обведя присутствующих выразительным взглядом (дольше всего этот взгляд задержался, как нетрудно догадаться, на бледном личике Татьяны), начал читать расшифрованный текст:

«… Найденный мной в Мааббитской пустыне клад я передал на хранение египетскому торговцу и банкиру Али-Ахмад ибн Салаху. Али-Ахмад человек исключительно надежный, он ведет значительные дела с Его Величеством императором Абиссинии и пользуется его абсолютным доверием. Мы условились с Али-Ахмадом, что он отдаст сокровище моим наследникам по предъявлении всех трех монет. Сам Али-Ахмад, замечательно владеющий ювелирным делом, выбил на монетах шифр по моему рисунку и заверил меня, что и он, и любые его наследники, сколько бы лет ни прошло, отдадут клад предъявителям монет, стоит лишь тем появиться в его каирской конторе…»