Динарий кесаря

Лола несла вахту неподалеку, так же внимательно изучая взглядом густую толпу пассажиров.

Наконец между двумя жизнерадостными полными краснощекими немками среднего возраста мелькнула длинная холеная физиономия, хорошо знакомая Маркизу по присланному Лангманом фотопортрету. Одновременно в кармане у Лени темпераментно запищал мобильный телефон. Не сводя глаз с Лоусона, Леня поднес телефон к уху.

– Вижу нашего австралийца, – негромко произнес в трубке озабоченный голос Лолы.

– Я тоже, – подтвердил Маркиз. – Садись ему на хвост, выясни, куда он поедет. Я буду ждать его брата.

Боковым зрением Леня отметил, как за высоким австралийцем, неторопливо направившимся к автостоянке, скользнула легкой тенью Лола, одетая в неприметную бежевую куртку с опущенным на глаза капюшоном. За Лоусона он был спокоен, в том, что касается наружного наблюдения, Лола была бесподобна.

Сам Маркиз сосредоточился на выходящих из таможенной зоны пассажирах, боясь пропустить второго австралийца.

Вот уже прошли немногочисленные пассажиры парижского рейса, постепенно убывал ручеек степенных швейцарцев. Только жизнерадостные хорошо отдохнувшие пассажиры египетского самолета все еще выходили из дверей терминала поодиночке и оживленно беседующими группами.

Группа из Ганновера, кажется, прошла уже вся. Неужели, думал Леня, он пропустил подозрительного родственника мистера Лоусона? А может быть, его и не было на этом самолете, может быть, Лоусон прилетел в Россию один? Но ведь Лангман точно установил, что австралиец оплатил своей кредитной картой два билета на рейс Ганновер-Петербург!

В толпе пассажиров египетского рейса, щеголяющих среди сырой петербургской зимы свежим африканским загаром, мелькнуло лицо, отмеченное печатью другого солнца. Если отпускники из Шармэль-Шейха были покрыты недолговечным курортным загаром, который смоется через месяц-другой, сменившись унылой невской бледностью, то это лицо покрывал крепкий, давний, несмываемый загар, свидетельствующий о многих годах, проведенных под безжалостным солнцем южного полушария.

Маркиз сделал стойку.

Мимо него, печатая шаг, как бравый сержант-сверхсрочник, шагала широкоплечая тетка лет пятидесяти с густой копной ярко-рыжих волос и мощным необъятным бюстом, лихо обтянутым свитером грубой домашней вязки.

Леня разочарованно отвел взгляд от тетки. Мало ли у кого бывает настоящий южный загар!

И тут эта лихая гренадерша очень характерно дернула головой. Так, как будто ей был очень тесен воротник. Или так, как будто ей все еще мешал жить шрам от удара ножом, полученный пять лет назад в австралийской тюрьме.

Леня вздрогнул, как будто на него вылили ушат холодной воды, и во все глаза уставился на гренадершу. А почему бы и нет? Рост вполне соответствовал описанию лоусоновского братца – Маркиз быстро пересчитал футы и дюймы в привычные сантиметры, глаза, правда, карие, а не голубые, но цветные контактные линзы можно купить в любом газетном киоске, а что касается пышной рыжей шевелюры и тяжеловесного бюста, то тут и говорить нечего…

Поток пассажиров явно заканчивался, и Леня, больше не раздумывая, устремился вслед за загорелой теткой.

На стоянке такси возле аэропорта гренадерша села в первую попавшуюся машину (Леня знал, что дежурившие здесь частники сбились в монолитную банду, чужих в Пулково не пускают и дерут с пассажиров, особенно иностранцев, немыслимые деньги).

Маркиз пристроился в хвост синему «опелю» с австралийской тяжелоатлеткой. «Опель» миновал станцию метро, проехал еще немного по Московскому проспекту и неожиданно для Маркиза остановился перед небольшим кафе «Джон Сильвер». Австралийка вышла из машины, захлопнула дверцу и вошла в кафе. Леня припарковался неподалеку, убедился, что «опель» уехал и последовал за смуглой южной леди.

Интерьер кафе в какой-то степени соответствовал названию: низкое помещение с закопченными кирпичными сводами было декорировано бочонками (то ли с ромом, то ли с порохом), ржавыми якорями, просмоленными канатами, огромными темными досками, изображавшими, должно быть, обломки кораблей. За стойкой, украшенной корабельным штурвалом, величественно возвышался здоровенный бармен в простреленном камзоле поверх тельняшки, в мятой треугольной шляпе и с черной повязкой на одном глазу. Маркиз ничуть не удивился бы, если б увидел под стойкой деревянную ногу.

На плече у бармена сидел попугай, и Лене на какой-то момент показалось, что это Перришон.

Бросив вокруг быстрый осторожный взгляд, Маркиз успел заметить, как австралийская тяжелоатлетка с удивительной для ее габаритов подвижностью юркнула в дверь с буквой «ж».

Не выпуская эту дверь из поля зрения, Леня подошел к стойке бара и попросил у одноглазого пирата стакан сока.

– Р-ром! Р-ром! Бер-ри р-ром! – неодобрительно проорал попугай на плече у бармена.

– Рад бы, да за рулем! – виновато ответил Леня настырной птице.

Бармен ничего не сказал, только усмехнулся, покосившись на попугая, а тот распушил перья на хвосте и важно изрек:

– Бр-ред! Бр-рехня!

– Не хами клиентам, Флинт! – насмешливо бросил птице одноглазый.

– У меня самого дома такой, – Леня незаметно покосился на дверь туалета, – совершенно не поддается воспитанию!

– Пиастр-ры, пиастр-ры! – недвусмысленно проорал попугай.

Леня бросил на стойку купюру и пошел к свободному столику, бросив через плечо:

– Сдачу отдай попугаю!

Но не успел он сесть за стол, как дверь женского туалета приоткрылась и из него, воровато оглядываясь, выскользнул рослый загорелый мужчина, вполне подходящий под описание двоюродного брата мистера Лоусона.

Маркиз облегченно вздохнул: интуиция его не подвела, и он не зря в аэропорту «сел на хвост» могучей загорелой тетке.

Австралиец повел шеей, как будто ему мешал воротник, и чуть не бегом устремился к выходу из кафе.

Леня поставил на стол недопитый стакан сока и торопливо направился вслед за австралийцем.

На пороге кафе он задержался и обежал улицу взглядом. Рослый австралиец стоял неподалеку от «Джона Сильвера» на краю тротуара и махал рукой проезжающим машинам.

Вскоре одна из машин притормозила, но после минутной заминки поехала дальше, оставив австралийца на обочине. Маркиз предположил, что водитель не понял, что хотел от него иностранец, и решил с ним не связываться.

Через минуту возле голосующего австралийца остановилась еще одна машина, темно-красная «девятка», и загорелый здоровяк, коротко переговорив с водителем, сел в нее.

Леня вскочил в свою машину и резко сорвался с места, стараясь не потерять «девятку» из виду.

Красная машина проехала по Московскому проспекту до Обводного канала, свернула налево, промчалась по Измайловскому проспекту, по Вознесенскому и повернула на Садовую. Вскоре они оказались в тихом и безлюдном углу города, изрезанном многочисленными речками и каналами – Пряжка, Крюков канал, Фонтанка… Лене приходилось держаться подальше от «девятки», чтобы австралиец не заметил преследования на этих пустынных улицах и набережных, и он чуть не упустил красную машину из виду. Наконец, свернув за угол, он увидел, что «девятка» остановилась рядом с небольшим аккуратным двухэтажным особнячком, отделанным в голландском стиле, – казалось, этот домик сошел с картины кого-нибудь из так называемых «малых голландцев».

Рослый мужчина вышел из автомобиля и зашагал к особнячку. «Девятка» обиженно фыркнула мотором и уехала. Маркиз выждал некоторое время, чтобы не столкнуться с австралийцем, и подошел к двухэтажному домику. Возле резной дубовой двери на фасаде красовалась начищенная до ослепительного блеска медная табличка с лаконичной надписью: «Отель Голландский Домик».

Название очень подходило этому маленькому отелю.

Маркиз открыл дверь и вошел в холл гостиницы.

В маленьком уютном холле было тепло от жарко пылающего камина и пахло тмином, корицей, ванилью и вкусной домашней выпечкой. За стойкой сидел круглолицый толстяк в темном старинном камзоле и покуривал короткую трубочку. При виде Лени он положил трубочку на стойку и с доброжелательной улыбкой спросил: