Правосудие в Калиновке (СИ)

— Пророк!? — кричали они. — Что ж ты не предугадал своего конца?

— Пророк?! Что тебе теперь нашептывает на ухо твой Властелин?!

— Пророк?! Ты грозил Италии наказанием за грехи! Ты станешь первым из тех, кого накажут!

Седовласый незнакомец и ухом не вел. Правда, ответить ему было бы затруднительно — какой-то доброхот загодя вставил ему в рот надежный кляп, державшийся на бечеве, завязанной за затылком.

Неожиданно толпа на площади зашевелилась, зароптала, как море, когда в ясный день налетает шальной вихрь. Послышались оживленные возгласы, несколько человек сбросили шапки, их примеру последовали остальные, началась цепная реакция, по площади прокатила волна, как на современных стадионах, когда десятки тысячи болельщиков устраивают на трибунах настоящие шоу, демонстрируя чудеса командных действий. Колпаки, береты и шапероны все еще слетали с голов в дальних рядах, когда на балконе появилась делегация, состоявшая, судя по роскошной парче, золоту и прочим аналогичным атрибутам, из высших церковных иерархов. Один из них сразу приковал мое внимание. Рослый, дородный, с надменным лицом под украшенной драгоценными камнями высоченной тиарой, он держался, как повелитель и был таковым. Опираясь при ходьбе на инкрустированный бриллиантами золотой посох, этот человек важно прошествовал к перилам и оперся на них. Остальные последовали за ним гуськом, держась на почтительном расстоянии. При появлении живого идола толпа внизу загудела, гудение быстро переросло в восторженный рев, когда Папа (конечно, как я мог ошибаться, это был именно он, верховный понтифик, суверен Святейшего престола и преемник самого Святого Петра на Земле), воздел к небу ухоженные белые ладони. Редко какой из его пальцев оставался без перстня, а когда задрались широкие рукава его роскошной шитой золотом ризы, компанию перстням составили браслеты, украшавшие запястья первосвященника. С минуту Папа наслаждался обожающим рыком паствы, можно сказать, купался в нем, затем сделал строгий предостерегающий жест, все мол. Гул будто отрезало. Первосвященник поманил перстом кого-то из свитских. Из-за его спины немедленно выступил дородный краснощекий кардинал, одетый лишь ненамного скромнее самого суверена. С громким хрустом сломав красную сургучную печать, церковный нотабль развернул грамоту длиной с простыню. Кашлянул, готовясь зачитать приговор. Виселица, установленная по центру площади, не оставляла сомнений в том, каким он будет, но, видать, присутствующие тщательно соблюдали формальности.

— Джироламо Савонарола! — пророкотал кардинал-глашатай безукоризненно поставленным баритоном, — Доменико Буонвичини! Сильвестро Маруффи! Еретики, упорствующие в своей ереси, что идет от дьявола, лжепастыри и волки в овечьих шкурах! Преступники, отринувшие лоно святой церкви… — кардинал сделал глубокий вдох, толпа в ожидании замерла, — отпускаются на волю!!! — провозгласил он. Тысячи глоток откликнулись торжествующим ревом. Я, признаться, уже чуть было не перевел с облегчением дух, но, не успел, поскольку краснощекий кардинал, дав пастве выкричаться, продолжил:

— Отпускаются на волю и отлучаются от Святой католической церкви, чтобы быть преданными в руки гражданских властей благочестивого города Флоренции. Которые… — кардинал вскинул левую руку, призывая толпу к спокойствию, — которые присудили Джироламо Савонаролу, Фра Доменико и Фра Сильвестро, как вероотступников и злодеев, осмелившихся возводить хулу на Святой престол и его суверена папу Александра VI, к смерти через повешение и последующее очищение огнем.

Толпа в экстазе заревела так, что вибрации перекинулись на стены, стекла в стрельчатых окнах, через которые я наблюдал за аутодафе, задрожали.

— Да поглотит огонь смрадные тела еретиков, и обратит в пепел их гнусные ереси, которые развеет ветер! — торжественно закончил краснощекий кардинал.

На помосте пришли в движение палачи, очнулись от дремы, набросили удавки на шеи жертв. Двое из смертников, те, что были помоложе, совершенно потерянные, продолжали смотреть в пол, готовый вот-вот уйти из-под ног в самом прямом смысле этого слова. Третий — седой, даже не шелохнулся, продолжая смотреть за горизонт. Ударили барабаны.

— В твои руки, Господи, предаю дух мой, — крикнул один из молодых смертников. То ли Доменико Буонвичини, то ли Сильвестро Маруффи, не могу сказать.

— Прости нам Гос... — начал второй, но его восклицание прервал табурет, ловко выбитый палачом.

Несчастные парни забились в агонии, вытанцовывая свои последние па. Толпа, глядя на эти конвульсии, завизжала. Стул под седоголовым оставался на месте, но я не думал, будто ему сохранили жизнь, скорее уж, оставили на закуску, заодно предоставив возможность вдоволь налюбоваться агонией товарищей. Но, Савонарола лишь отрешенно созерцал даль.

— Пророк, настало самое время сотворить чудо! — надрывалась толпа. — Пророк, спаси себя, если можешь!

— Его Бог был сатана, — крикнул один простолюдин другому, пританцовывавшему от нетерпения. Оба стояли невдалеке от меня, от помоста нас отделяла толпа, парни, чтобы не упустить ни единой детали, то и дело приподымались на носки. Преодолев отвращение, я кинул взгляд под роскошный атласный балдахин, устроенный над балконом, сконцентрировав внимание на первосвященнике в высоченной папской тиаре. Когда оглашали приговор, он позволил себе опуститься в кресло, размерами и убранством ничуть не уступавшее трону, и все время сидел там с мрачным, но вполне удовлетворенным видом. Теперь же суверен престола подался вперед, а удовлетворение сползло с его упитанной надменной физиономии. Он ждал, когда обреченный на смерть седой еретик, если и не взмолится о пощаде, то хотя бы дрогнет. Только ожидание затягивалось. Затем Папа, потемнев лицом, подал какой-то условный знак. Оцепление из мнимых ку-клукс-клановцев (кажется, присутствующие звали этих людей милицией инквизиции) пришло в движение, освобождая у эшафота побольше места, и я на мгновение разглядел поленницы дров, аккуратно уложенные под помостом, а, заодно понял, о чем шла речь, когда еретикам обещали очищение огнем. Появились несколько человек с факелами, под эшафотом полыхнуло пламя. Палачи и стражники, оставшиеся наверху, поспешили прочь по деревянному виадуку к балкону. Из живых под столбом-виселицей оставался лишь один седой пророк, для его молодых товарищей все в этом мире было кончено. Для него — еще нет. Никто не выбил из-под него стула, и он оставался стоять, глядя вдаль. Просто стоял и смотрел. И когда трескучие языки пламени облизывали доски настила, и когда клубы удушливого дыма повалили вверх, туда, где, как говорят, обитает Бог. По идее, Савонароле уже полагалось задохнуться, но нет, его голова оставалась поднятой.

— Чудо! — крикнул кто-то в толпе, и она, со стоном повторяя это короткое слово, отхлынула, раздалась, будто была одним жутким существом.

Я снова посмотрел на первосвященника и обнаружил, от его былой невозмутимости не осталось и следа. Понтифик подхватился с трона, с перекошенным от ненависти лицом, кусая тонкие губы и яростно сжимая холеные ладошки в кулаки. А потом... А потом я решил, что брежу наяву, ненароком разглядев в тени, отбрасываемой балахоном, за спинами сгрудившихся вокруг престола церковных и гражданских нобилей, кардиналов и епископов, троих мужчин. Совершенно не вписывавшихся в общую картину, как ни отвратительна она была. Тех самых лжеменеджеров в строгих деловых костюмах, с жуткими восковыми лицами и глазами, спрятанными за стеклами солнцезащитных очков. Эту странную троицу я уже видел во сне, в ту ночь, когда задремал в машине, по пути из Крыма в столицу. На одно ужасное короткое мгновение мне почудилось, будто они смотрят прямо на меня, прильнувшего к грязному стеклу. Кто знает, быть может, так и было на самом деле. От страха меня сковал паралич. К счастью, в следующий миг появилась Исида, она с негодованием напустилась на меня.

— Я же тебя предупреждала! — воскликнула она. — Если только Они увидят тебя — мы оба пропали.

Что-то такое я слышал от нее и в прошлом сне, она твердила о безжалостных посланцах рептилий, которые вряд ли имели отношение к крокодилам. Теперь уж точно, какие крокодилы — во Флоренции?