Джин с Толиком

На следующей остановке Вика пересела ближе к выходу, прижав свои длинные ноги к креслу, чтобы пропустить входившего симпатичного, но хмурого парня, и невольно повела носиком вслед шлейфу чудесного запаха, который скользил за ним, будто шикарный развевающийся плащ. Вике почему-то даже показалось, что плащ этот непременно бирюзового цвета. И на нем обязательно вышит крест – как у Арамиса, изящным серебряным шитьем…

Я перестал хмуриться, почти уговорив себя, что не стоят капельки грязи на туфлях столь пристального внимания. Рука скользнула по поручню чуть ниже, и я сжал ее, когда маршрутка вильнула при обгоне медленной, словно уставший пешеход, Оки. Моя ладонь коснулась поврежденного пластика на поручне, ощутив прохладу метала. А потом поручень из руки куда-то пропал, но искать его по всей маршрутке у меня не было никакого желания. Потому что, в то же самое мгновенье, над моим правым ухом, с легкой хрипотцой, раздался очень волнительный, почти детский, женский голосок: «Я целая… Хочешь… меня?..».

Я вжал голову в плечи и медленно посмотрел направо, откуда раздался голос. Там сидел улыбающийся в бородку благообразный старичок, который утвердительно мне кивнул, как бы подтверждая услышанное. Я вспотел. Нестерпимо захотелось перекреститься…

Глава восемнадцатая, в которой герой случайно избегает увольнения

Однако, выделение холодного и липкого пота прекратилось через несколько секунд: сероглазка, которой я был обязан теплотой сидения своего кресла, собралась выходить. И поставила водителя в известность об этом точно таким же голосом, которым мне только что предложил себя справа сидящий дедушка. Фраза «Остановите на следующей, пожалуйста!» звучала не так сексуально, как то, что услышал я чуть раньше. Но голоса были определенно одинаковыми. У меня сразу же отлегло от сердца, хотя ничего понятно не было. Но, по крайней мере, старичка реабилитировал, думал я, выходя на следующей остановке.

Проходившая мимо женщина одарила мое обоняние ярким цветочным ароматом, который почему-то тут же пропал. Хотя, если судить по интенсивности парфюмерного облака, запах должен был сопровождать меня до самого входа в здание – именно оттуда женщина появилась. Зато в руке я явственно ощутил дефектное покрытие поручня из маршрутки. Даже на ладонь взглянул – не оторвал ли я в самом деле эту держалку. На память или по рассеянности…

На работу из нашего отдела уже пришли оклемавшийся Мишка и, судя по всему, вернувшийся из командировки Шлямбур. Хоть Шлепковского и не было нигде видно, но на столе рядом с его компом дымилась чашка кофе. Я поздоровался.

– Что-то вид у тебя какой-то странный, – глядя поверх очков, произнес Мишка, развалившийся в офисном кресле, и, оттолкнувшись ногой, отъехал на нем к своему монитору. Ты получил предложение руки и сердца от Анджелины Джоли?

– С бо́льшим желанием я бы просто подружился. Причем, не с Анджелиной, а с собственной головой, – я был торжественно печален, словно гот в канун Хэллоуина.

Длинноволосый Мишка повернулся ко мне. Взглянул поверх тонкой металлической оправы на короткий ежик моих волос, и утешил:

– Не, твоейная голова с тобой дружить не будет – за такую прическу, что ты ей купил, я бы с тобой разговаривать перестал, не то что дружить. И парочку припадков с последующей амнезией организовал бы – так сказать, в назидание. Он мечтательно закинул ногу на ногу, и с легкой улыбкой театрально взмахнул рукой:

– Представляешь, заявляешься ты каким-нибудь погожим четвергом на работу, а озабоченные сослуживцы интересуются, откуда у тебя деньги на такие дорогие наркотики. Ибо ты вчера, как оказывается, украл любимый дырокол главного бухгалтера, помочился в лифте на камеру наблюдения в потолке, и, полакав водицы из аквариума, соблазнил фикус в вестибюле. Причем во время всех этих безобразий ты иногда поглядывал куда-то в сторону, хитро туда же щурился, и, прикладывая руку к уху, произносил: «Будет сделано, Сатана!».

– Представляю… А ты считаешь, это было бы очень плохо для меня? – я выглядел, как анонимный сумасшедший, впервые присутствующий на одноименном заседании.

– Ну, если бы ты впоследствии на фикусе женился… – Мишка все с бо́льшим и бо́льшим интересом рассматривал меня. Особенный интерес у него вызвала моя грязная обувь – такого раньше не бывало.

– Да нет, я про голоса…

– То есть твоя голова все-таки сделала это, – печально подытожил он. – А кто бы мог подумать – все считали ее типичной серой мышкой: тихой, слабохарактерной и не авантюрной… А она раз – и бомбой в царя…

– Мышка… тьфу, Мишка, что тебе известно о слуховых галлюцинациях? – я пытался нащупать рациональную колею.

– Ну, вопрос, конечно интересный, – насмешник крутился на кресле то влево, то вправо, отталкиваясь ногами от зеленого линолеума. У меня, например, бывают иногда голосовые глюки на вторые или третьи сутки без сна – обычно звучит что-нибудь фоновое. Песни там какие-нибудь Dire Straits, или просто неразборчивый треп – будто в коридоре кто-то общается. Слов практически не разобрать, просто ясно, что это люди говорят. Но это и не глюки, наверное, а так – белый шум от усталости.

Как-то раз я ответил Кешке на вопрос, который он подумал, но сказать не успел. Когда пиво пить ходили к Рыцарю. Он потом пялился на меня весь вечер, как на Мессинга. Хотя вопрос его какой-то простой был – ну, не очевидный и единственно возможный, но довольно простой. Это, наверное, немного не то? – он пожевал пухлую нижнюю губу, и опять блеснул чертиком в карих глазах поверх очков:

– Скажи честно, к тебе пришел голос и попросил, чтобы ты сознался в убийстве Кеннеди?

– Да никто ко мне не приходил, – мне было плохо. Наверное, из-за того, что проблема не имела четких границ. Никогда раньше я ни с чем подобным не сталкивался, и что делать с этим счастьем, не знал совершенно. Даже не знал, где у этого счастья попа, чтобы старательно туда пнуть. Или расцеловать – может, тогда отвяжется? Хотя, все говорило о том, что седалище это настолько серьезно настроено, что одними поцелуями его не задобрить.

– И сплю я регулярно, – на эту фразу Миша поднял брови домиком, и кивнул головой, как бы радуясь за товарища, у которого на интимном фронте все в порядке.

– В смысле, высыпаюсь я… – хотелось пить, я зашарил взглядом по комнате в поисках своей кружки с частично отбитой ручкой и разухабистой надписью «Лучшему компьютерщику Юга России».

– Дохтор, он уысыпается, – Миша пытался копировать голос Анатолия Папанова из «Бриллиантовой руки». – У смысле, дохтор, он – сыпучее тело…

Тут он с неожиданным энтузиазмом отвлекся:

– Слушай, а у меня в школе была тетрадка с приговором для таких как ты – там так и написано было: мера для сыпучих тел. Интересно, а высшая мера для сыпучих тел – это сколько? Двадцать лет или шесть мешков?

Я являл собой грустное зрелище, не издававшее никаких звуков. Было сомнительно, что у меня имеется какой-нибудь, отличный от нуля, запах. Казалось, что невидимое нечто пожирает меня, по очереди лишая физических параметров – настолько я был подавлен икебаной из недавних событий. Причем, букет этот был определенно составлен с каким-то смыслом, истолковать который уж очень хотелось – и, желательно, правильно истолковать. Потому что иначе я точно сойду с ума. И плакал тогда породистый Ficus benjamina, стоящий в вестибюле…

– Я веду относительно правильный образ жизни. Черепно-мозговых травм у меня не было… ну, разве что в детстве… не помню таких, в общем. Но за последние пару дней случаются какие-то необъяснимые с обычных позиций события. Сейчас мне хотела отдаться какая-то школьница. В воскресенье ключи звенеть перестали, а только лишь железом воняли… Что мне делать? – я, наконец-то, нашел кружку и наполнил ее холодной водой из кулера.