Месть в три хода

– Считай, что мы квиты. Когда‑то ты тоже меня здорово напугал. Так как насчет апельсинового сока и задушевной беседы?

Херувим окончательно расслабился.

– Не возражаю. Анже! – позвал он дворецкого, который, так и не изменив позы, продолжал буравить нас взглядом. – S'il vous plaоt, apportez nous au pavillon le verre du jus d'orange et la glace et la biиre bien refroidie[4].

– Кстати, я до сих пор не знаю, как тебя зовут, – сказала я.

– Игорь, – блондин склонил голову в шутливом поклоне. – Игорь Костромин, к вашим услугам, мадемуазель.

* * *

Тайна насильника‑херувима оказалась простой, как, впрочем, любая тайна, ставшая известной.

– Осознание того, что я голубой, глубоко травмировало меня, – признался блондин. – Я понял это в семнадцать лет, но не мог ни принять этот факт, ни смириться с ним.

– А сейчас ты с ним смирился?

Игорь засмеялся.

– Полностью – и это сделало меня счастливым. Что может быть лучше, чем любить себя таким, каков ты есть?

– Надо же, ты стал настоящим философом. Кажется, я догадываюсь, почему ты набросился на меня в лесу. Пытался доказать самому себе, что ты не гей?

– Это была моя первая и последняя попытка, закончившаяся, как ты знаешь, самым позорным провалом.

– Первая ли? Целовался ты весьма профессионально.

На щеках херувима вспыхнул румянец.

– Вообще‑то, до этого я тренировался. В одной книге я прочитал о технике поцелуев и отрабатывал ее более полугода.

– Отрабатывал? Каким образом?

– На плюшевом медведе, – покаянно развел руками насильник. – Только, ради бога, никому об этом не говори.

– Не скажу, – пообещала я. – А помимо поцелуев ты, извини за нескромный вопрос, еще какие‑нибудь техники отрабатывал?

Херувим отрицательно покачал головой.

– К сожалению, нет. Ты, наверное, и сама это заметила. Для всего остального медведь не слишком подходил.

– И ты задумал потренироваться на женщине? Решил, что главное – начать, а дальше все пойдет само по себе, на "автопилоте"?

– Вроде того. Что‑то всегда мешало мне знакомиться с девушками, словно между мной и ими стояла какая‑то незримая стена. Все приятели наперебой хвастались своими победами, и только мне было нечего сказать. Когда я понял, что меня влечет исключительно мужское тело, я чуть с ума не сошел от отчаяния и стыда. В день нашей встречи я отправился в лес под влиянием какого‑то безумного порыва. Я решил, что, занявшись любовью с первой попавшейся женщиной, смогу избавиться от своей болезненной склонности, стать нормальным полноценным мужчиной.

– То есть ты сознательно шел на изнасилование?

– Вряд ли это было сознательно. Это было какое‑то помешательство. Мне казалось, что достаточно будет заключить женщину в объятия и поцеловать, а дальше все произойдет само собой, и я мгновенно освобожусь от тяготеющего надо мной заклятия.

– А техника поцелуев, которую ты изучал с медведем, была западная или восточная?

– Восточная. Медитация на ощущениях, измененное состояние сознания, вхождение в транс и все такое прочее. Тебе это знакомо?

– Знакомо, – кивнула я. – Теперь понятно, почему ты ни на что не реагировал.

– Это было удивительное состояние, – улыбнулся воспоминаниям Игорь. – Я словно проваливался в бездну. Осталось только головокружение от падения и завораживающая пульсация губ. Я чувствовал тебя и знал, что ты не сердишься, но ты не хотела быть со мной. Потом я услышал твой крик. Он словно выдернул меня во внешний мир. Я увидел, что мы лежим в луже и понял, что совершаю преступление. Тогда я вскочил и побежал в лес.

Дождь усилился, но я не обращал на него внимания. Промокший до нитки, я бродил по лесу до самого утра. Сначала я хотел лечь на землю, свернуться в клубок и не двигаться до тех пор, пока не умру. У меня ничего не получилось. Я как был, так и остался голубым. Я ненавидел и презирал себя, в то время как холод пробирал меня до костей. Потом отчаяние сменилось безразличием. На рассвете дождь прекратился, и в просвет между тучами пробились первые лучи солнца. Именно тогда я понял, что нет смысла бороться против своей природы и принял себя таким, какой я есть.

"Я гомик, – сказал я себе. – Я гей, я голубой, черт возьми, и это замечательно".

Потом я вернулся домой, три недели провалялся с жесточайшей простудой, и больше не пытался сделать из себя натурала. Ты была первой и последней женщиной, которую я поцеловал.

– А как ты оказался на вилле Беара?

– Исключительно по воле случая. Ив выиграл меня в карты.

– В карты? – изумилась я. – Действительно, оригинально. Я слышала, что в Турции некоторые мужья проигрывали в карты своих жен. Но игра на людей во Франции – это что‑то новенькое. И кто же поставил тебя на кон? Ты сам или кто‑то другой?

– Это была довольно странная история.

– Обожаю странные истории.

Херувим задумчиво повертел в пальцах стакан с пивом.

– Ты имеешь представление о шизоанализе?

– Насколько я помню, это направление современной французской философии, прославляющее мир желаний и приравнивающее его к сфере специфического шизофренического опыта, нетождественного клиническим формам шизофрении. "Состоявшимися шизофрениками" считаются философы и писатели, перешедшие предел, удерживающий производство желания на периферии общественного производства и тем самым делающие один вид производства тождественным другому.

Игорь посмотрел на меня с легким удивлением.

– Если честно, ты сама поняла то, что сейчас сказала?

– Если честно, то нет. Даже сами философы далеко не всегда понимают собственные идеи, только они в этом не признаются. Если хочешь выглядеть недосягаемо умным, стань философом и произноси как можно больше непонятных слов и туманных фраз. А какое отношение к проигрышу в карты имеет шизоанализ?

– Самое непосредственное, – объяснил херувим. – Меня проиграл Беару некий Стив Рыгайло. Возможно, ты слышала это имя. Оно довольно известное в художественных кругах. Стив – шизоаналитический художник‑деконструктивист.

– Отличное словосочетание, – восхитилась я. – Надо будет его запомнить, на случай, если мне вдруг захочется блеснуть эрудицией. А чем, интересно, занимаются шизоаналитические деконструктивисты?

Игорь вздохнул.

– Стив утверждает, что он, гуляя в чистом поле собственных претензий и возможностей, превращает самореферентную метанарративную культуру с четкими идентификациями в детерриализированные культурные телесности.

– С ума сойти, – оценила я. – Ты сам‑то понял, что сказанул? В частности, что такое детерриализированные культурные телесности?

– Лучше спроси об этом у Стива, если когда‑нибудь встретишься с ним. Думаю, он и сам этого толком не понимал. Когда Рыгайло не произносил непонятные слова и не малевал кистью по холсту, он пил, скандалил и трахал все, что движется, включая мужчин и резиновых кукол. Я был его натурщиком.

– Только натурщиком?

На щеках блондина выступил румянец.

– Больше, чем натурщиком. Мы были любовниками. Кстати, используя меня в качестве модели, Стив рисовал исключительно мой пупок. Только пупок на буром, зеленом или фиолетовом фоне. Он говорил, что пупок – символ вселенской пустоты, а демонстрация многократно кодированной пустоты и подчеркнутое отсутствие смысла – фирменный знак шизоаналитической эстетики. Я всегда подозревал, что Рыгайло попросту не способен изобразить что‑либо более сложное.

– Я вижу, у тебя была интересная жизнь.

– Я бы предпочел, чтобы она была чуть менее интересной. Я страшно рад, что Стив проиграл меня Беару. С Ивом я живу как у Христа за пазухой.

– А как Стив тебя проиграл?

– В Париже проходила международная выставка "Концептуальный Шизоарт и генеалогия власти". Рыгайло привез на нее пару десятков картин с изображениями моих пупков, а заодно прихватил и модель, то есть меня. В часы работы выставки я, одетый в набедренную повязку из рваной мешковины стоял в раме рядом с картинами Стива. Мой пупок был обведен тремя черными кругами, символизирующими цинизм, садизм и анархизм, а на шее у меня висела табличка с надписью: