Спецназ обиды не прощает

— А что это гудит, типа стиральная машина? Стираете? Используете домашний арест в личных целях?

— Угадал, — ответил Клейн.

— Придется выключить. Надо поговорить без лишнего шума, — сказал Шалаков, и за ним в прихожую вошли еще трое.

Глава 4

Степан Зубов занимался валютой еще с афганских времен. Начальство ценило его за то, что после очередной удачной засады его группа привозила на базу богатую добычу, причем отнюдь не только амуницию и стволы, которые можно было указывать в отчетах как Результат Своей Работы. Зубов добросовестно сдавал и более ценные трофеи: часы, магнитолы, золото. Его группу ставили в пример другим. Правда, без толку. Ромка Сайфулин все равно, отработав по каравану, сгребал захваченный ширпотреб в кучу, обкладывал ВВ [3]и шмалял в полное свое удовольствие.

А Маузер не стеснялся запихнуть в десантный отсек даже скатанные ковры (не везти же их на броне). Но вот только доллары, которые он сдавал, всегда были фальшивыми. Почему-то в перехваченных им караванах никогда не оказывалось ни одной подлинной купюры.

Выйдя на гражданку, он связался со старыми знакомыми, и ему помогли развернуться, используя накопленный капитал и свойства характера. Его представили хозяину, и он выдержал экзамен в разгульной бане. Наутро из всей компании только двое были способны дойти до холодильника с пивом — Зубов и хозяин. А тут как раз в моду вошел теннис, и Зубов выучился сам и стал тренировать хозяина. Его устроили в интуристовскую гостиницу, и он зашагал по ступеням новой карьеры, от подносчика чемоданов до администратора. Дело было прибыльное, хотя и опасное. Но ему даже нравилось иметь таких противников, как государство и валютчики-конкуренты.

Нравился ему и хозяин, старый валютный волк. Его обаяние слегка портили только две привычки. Перебрав джина, он любил размышлять о политике, называя персонажей по отчеству. А после тенниса, как правило, просил Зубова привезти к нему в сауну пару малолеток, причем Степану приходилось париться с ними до утра, потому что хозяин не мог трахаться без зрителей. Об этом никто больше не знал. И, отсчитывая Степану деньги для расчета с проститутками, хозяин добавлял половину этой суммы ему — за молчаливое соучастие.

Зубов жил один, в старом, наполовину расселенном доме за Почтамтом, и домой возвращался поздно. Убедившись, что на набережной нет чужих машин, заезжал во двор. Оставлял свой «сааб» под окном, но в парадную не входил. Он запирал дворовые ворота, обходил дом и бесшумно открывал дверь черной лестницы. С минуту стоял, прислушиваясь. Это был его привычный ритуал с тех пор, как он получил предупреждение.

«На хорошем месте стоишь. Заплати пару тысяч, — сказала ему проститутка, — и я подскажу, кто тебя хочет отстрелять. Кто, когда и как». За пару тысяч я и сам кого хочешь отстреляю, отослал ее Зубов. Некоторые из его коллег уже заработали пару пуль из ТТ буквально на пороге дома. А тело одного, со следами пыток, нашли и за порогом, в пустой квартире. Убийцы вывезли даже мебель.

Зубов потратил больше, чем пару тысяч, позаботившись о безопасности. Ну не хотелось ему, чтобы его мебелью пользовались чужие.

В постели лежала у него изящная игрушка — наградной ПСМ, который он купил у дипломата из недалекого зарубежья. Но это было оружие «для дома, для семьи»: если и придется стрелять, не дай-то Бог, то по крайней мере обойдется без рикошетов и битой посуды. А для действий на лестнице у него было кое-что другое. Зубов старался любой навык доводить до блеска, и мог с закрытыми глазами сунуть руку в тайник и вынуть оттуда заряженный и взведенный наган.

Однажды он это сделал с особым чувством. Наверху, на площадке второго этажа кто-то стоял, и не просто стоял, а сопел и перетаптывался.

На этой, черной, лестнице не было других жильцов. И стоявшие могли караулить только Зубова. Поэтому он спокойно выжидал, затаясь внизу. По дыханию он понял, что их двое. А по возне решил, что они никак не могут справиться с входным замком. «Ну давай, давай, только потихоньку», раздался шепот. Шепот показался ему женским. Зубов осторожно выглянул, держа площадку под прицелом — и увидел живую иллюстрацию к «Камасутре».

Он незаметно полюбовался парочкой, а потом исчез так же бесшумно, как появился, и отправился спать к Марине. Пережитое подействовало на него странным образом — он предложил выйти за него замуж, причем немедленно. Мотив — если его грохнут, хоть кому-то достанется наследство. А у Марины две дочурки подрастают. Наутро они пошли в загс, но там был не приемный день. В приемный день он был занят, потом она ставила машину на капремонт, потом еще что-то помешало, и в конце концов он забыл о своем решении, а она не стала напоминать.

После разговора с «Графом» Степана Зубова охватило неприятное беспокойство. Его злило то, что он отказался, не просчитав все варианты. Ну, не получит он каких-то денег за эту неделю. Так получит в другую. А смотаться с ребятами на Кавказ уже не удастся никогда. Как перевести в «зелень» эту несостоявшуюся поездку? Вот и получается, что просчитался.

И еще одно беспокоило Зубова. Как воспримут ребята его отказ? Особенно Ромка. Еще неизвестно, как Граф все это преподнесет. А мнением боевых товарищей Степан Зубов дорожил, особенно в последнее время.

Так получилось, что вокруг не было других людей, чье мнение для него хоть что-нибудь означало. Чтобы всерьез прислушиваться к проституткам и фарцовщикам, надо для начала забыть о себе. А он все еще оставался Маузером, и для него было очень важно иногда выходить на связь то с Рубенсом, то с Котом, и получать от них подтверждение: понял тебя, Маузер.

Конечно, он был уже не тот, что прежде. Но, по крайней мере, он старался не делать ничего такого, о чем постыдился бы рассказать Ромке. Ну, к примеру, меняет он горничной две десятки, отсчитал ей деревянных, она убежала. Глядь, а она ему сослепу вместо десятки сто баков подсунула. Сотня старая, жеваная-пережеваная, но ведь сотня. Другой бы тихо порадовался, а Зубову пришлось бежать за ней и проводить курс ликбеза. Зато было что потом Ромке рассказать.

Он не мог отбросить эти мысли. Может быть, потому что больше ни о чем думать и не стоило. Дело двигалось автоматически. Реплики компаньонов и клиентов не заслуживали не только обдумывания, но и запоминания. А вот ребята — совсем другое дело. И Сергеичу тоже не понравится, что он отказался. Сам-то Кот наверняка подписался без разговоров.

Каким же уродом он почувствовал себя сейчас, вспомнив, как они приехали в аэропорт, и Клейн увел чеченца, а они с Ромкой остались в машине. «Кажется, у Графа проблемы, — сказал Ромка, — что-то он темнит, надо его раскрутить, пока не поздно. Поможем товарищу». «Да ладно тебе, — сказал тогда Зубов, — это не наши разборки. Они там миллионами ворочают. Ты его часики видел? У тебя вон «Командирские», а у Графа «Радо». Так что у него все нормально. Было бы что серьезное, он бы не нас позвал»…

И Марину зря обидел. Вообще-то она часто обижалась — то он черствый, то бестактный. А он просто не успевал просчитать, как она отреагирует на его слова или поступки. Так ведь на то и любовь, чтобы не любезничать, а быть самим собой. Просчитывать ему и так приходилось слишком много на работе. Сегодня она час прождала его перед гостиницей в своей замызганной «двоечке». Он, наконец, спустился, передал ей деньги — ей не хватало на новый холодильник. «А ты не поможешь выбрать?» спросила она. Он пожал плечами — твой холодильник, ты и выбирай — и добавил денег на доставку. А потом, уже выйдя из машины, еще раз достал кошелек. «Здесь за углом хорошая мойка. Помой, наконец, тачку. А то в следующий раз не пустят на нашу стоянку». Почему-то она обиделась. Побелела от злости. Ну и черт с ней.

Он поднялся по лестнице и вставил ключ в замок.

— Добрый вечер, господин Зубов, — раздался голос за спиной.