Спецназ обиды не прощает

Зарабатывать удавалось на оформительских работах. Он расписывал стены в ресторанах и банях. Знакомые поляки помогли ему устроить выставку своих работ на международном сборище прогрессивных художников, и его акварели, подвешенные на прозрачных шнурах, скользили в воздухе среди боди-арта, инсталляций и прочего перфоманса.

Акварели произвели сенсацию, и Ромка уже прикидывал, как потратит обещанные тридцать-сорок тысяч марок, но все его чемоданы пропали при переезде в Чехию. У него остался только паспорт, полпачки сигарет и три мятых доллара. Вместо того, чтобы идти заливать слезами посольство, он зашел в ближайший кабак, и неплохо провел там два месяца, вырезая деревянные барельефы с пышноусыми мордами совладельцев пивного ресторана. Один из совладельцев оказался немцем. Он погрузил Ромку в свой «транспортер» и незаконно перевез в Германию, где пришлось выполнить аналогичную работу, но уже не за кроны и пиво, а за бундесмарки. И пиво.

Из этой поездки Рамазан Сайфулин вернулся известным дизайнером и богатым человеком, и в ожидании нового приглашения мог спокойно писать свои афганские пейзажи. Правда, богатство его быстро растаяло, но ему и не нужно было ничего, кроме крыши над головой. Кроме широкой постели под боком. Кроме веселой подружки под рукой.

Никто из новых приятелей-художников не знал о его военном прошлом. Однажды во время пирушки в мастерской кто-то полез в ящик стола за сигаретами и обнаружил Красную Звезду. Орден пошел по рукам. Знатоки оценили его сохранность и предложили срочно продать, потому что цены на регалии стремительно падали. «Дураки, — вмешалась немолодая гобеленщица, — может быть, это последняя память об отце!»

Сам он таких разговоров не начинал, а они и не спрашивали. Люди искусства вообще не склонны задавать вопросы, они обожают рассказывать, особенно о себе. Он тоже рассказывал о себе, но своим особенным способом — картинами.

Выводя по горящему горизонту изломанную линию вершин, он сверялся со своими армейскими рабочими схемами. Иногда было трудно удержаться, чтобы не воспроизвести в масле сектор обстрела, зубчатые змейки рубежей и стрелки огневых позиций.

Еще труднее было заглушить звуки, которые начинали мучить его вместе с постепенным появлением картины. Еще неясные на стадии наброска, они звучали все громче и отчетливее, пока он накладывал слой за слоем, и обрушивались на него со всей своей беспощадной силой, когда картина была готова. Странно, что это не были звуки стрельбы или разрывов. В грохоте боя его чуткое ухо различило и сохранило только человеческие голоса.

Вот перевал, где они подстерегли караван по наводке местной агентуры. Агент был не просто очень бедный, а совершенно нищий «дух», и две тысячи афгани оказались для него достойным вознаграждением. А большей суммой спецназ и не располагал, поэтому агенту разрешили забрать что-нибудь из трофеев. Когда расстреливали колонну, все отчетливо слышали в ночи женские и детские крики, но продолжали стрелять. Позже узнали, что с караваном из Пакистана возвращалась семья местного «середняка», который уже начал сотрудничать с властью и при этом держал в долговом рабстве всю местную бедноту.

Крики гибнущих женщин и детей преследовали его, но самым мучительным и постыдным было то, что он не испытывал раскаяния. От его руки погибло немало мирных жителей, но тогда они были для него только врагами, а врагов следовало убивать, чтобы они не убили его друзей. Мирные жители, ковырявшиеся в камнях своими мотыгами и лопатами, разбегались при звуках боя, а потом выползали на поле и добивали наших раненых своими мирными мотыгами. У Ромки не было к ним никаких чувств, ни ненависти, ни сострадания. Они были просто врагами.

Да, их крики, их невидимые тени на картинах терзали его, и эта непреходящая мука будет преследовать его до конца жизни, но не он виноват в их гибели. Не только он. Виноватых много, и каждый получит свое. Ромка знал, что когда-нибудь и ему придется заплатить. И заплатить не только душевной болью.

Вот душманский укрепрайон. Там наши провернули на редкость удачный налет, но доверились афганским картам и нечаянно пересекли границу. Где-то застряли вертолеты эвакуации, и двум неполным ротам пришлось принять на себя контратаку чуть ли не полка моджахедов и пакистанских пограничников. Шквал огня, оглушительная канонада — но ничего этого не слышал Ромка, глядя на свой пейзаж. А слышал он шипение радиостанции и спокойные голоса в эфире: «Первый, я Второй. По мне работает ДШК. Пробую подойти ближе». (Короткая очередь из крупнокалиберного пулемета ДШК может перерубить человека пополам). Пауза, шипение. «Первый, я Второй. Работаем гранатами». Шипение, и наконец: «Первый, я Второй. Идем дальше».

Так говорили боги. Неуязвимые и бесстрастные. Обреченные на бессмертие и безнаказанность. Боги-разрушители. «Мы города сносили, мы горы ровными делали!» — хрипели эти боги через несколько лет, раздирая на груди рубаху перед очередью в винный отдел. А я тебя туда не посылала, отвечала очередь богам.

В американском фильме про вьетнамскую войну Ромку поразила фраза одного из героев. Офицер, глядя на солдат, размышляет: «Ребята мечтают вернуться домой. Но вот проблема. Я был дома, и знаю, что никакого дома больше нет». С войны не возвращаются. Война сидит в тебе, как мина замедленного действия, и тебе остается только держаться подальше от людей, чтобы не задеть их осколками, когда она, наконец, сработает.

Ромке было легче — убедившись, что «никакого дома больше нет», он имел возможность вернуться туда, где теперь было его место. После первой командировки он послонялся по общаге, погонял личный состав в учебке, да и напросился на вторую. Офицеров с опытом брали в спецназ охотно, работы было много. А вот куда девались на гражданке его отслужившие солдаты-срочники, он не знал. Были среди них и молдаване с хохлами, и абхазы с грузинами, были и чеченцы. Сейчас наверняка все они при деле. Если до сих пор живы.

А потом он и сам оказался на гражданке. Старые друзья поначалу звали его к себе. Кто в менты, кто в охрану, кто в бизнес. И даже в дворницком отделе кадров не раз ловил его некий работник военкомата, предлагая очень выгодное дельце — командировку на юг. Ромка улыбался, разводил руками и отвечал, что очень занят.

Он уже знал, что лучше держаться подальше от людей. Люди оскорбляли его одним своим благодушным видом. Он не мог им простить их суеты, их погони за шмотками. Конечно, это было несправедливо. Люди не виноваты в том, что веселились, когда он хоронил друзей. Каждую минуту кто-то гибнет, кто-то страдает — так что же теперь, всем надеть траур? Ромка понимал, что несправедлив к людям, но ничего не мог с собой поделать. Изо всех сил он старался сдерживаться. Но примерно раз в полгода обязательно срывался. То позволит подвыпившим юнцам напасть на себя, прикинувшись чуркой узкоглазым. То засунет в мусорный бак какого-нибудь крутого в малиновом пиджаке…

Ромка и в дворники-то пошел, чтобы поменьше сталкиваться с людьми. Прибрал с утра пораньше, до первых пешеходов — и свободен. Рисуй себе на здоровье. Только один раз на работе ему пришлось столкнуться с людьми, и то не из-за себя. Как-то прошлой зимой бежал он в барак, уже отстрелявшись на своем участке. Новенькая дворничиха, девчонка в запотевших очках, неловко тюкала ломиком по наледи, а рядом стояла парочка алкашей (муж и жена) с дворнягой на веревке. Проходя мимо, Ромка услышал, что речь идет о защите прав животных. «Срет, и будет срать, — визжала алкашка, — а ты подбирай, мы тебе за это деньги плотим!» Собака завелась, подражая хозяевам, и цапнула дворничиху за сапог. Та поскользнулась на осколках льда и упала. Алкаши радостно захохотали, и Ромка на какое-то время ослеп и оглох от ярости. Когда он очнулся, дворничиха соскребала собачьи мозги со стены дома. Алкаш тихо скулил из-под неподъемной крышки канализационного люка, а его жена сучила ногами, подвешенная за шкирку на крепление водосточной трубы.

Такие срывы, он знал, случались со всеми, кто воевал. Особенно тяжело приходилось ребятам, которых бросили в мирную жизнь безо всякой подготовки. Еще вчера он поливал из пулемета кишлаки вдоль трассы Вывода, еще вчера ему вдогонку стреляли духи, а сегодня он стоит в толпе перед авиакассой и те же самые духи предлагают ему билеты по двойной, тройной цене…