Привилегия десанта

Не забыть мне той табуретки из ленкомнаты, и я твёрдо знаю, что хорошая рота может плохо спеть, но никогда плохая рота хорошо не споёт. Принимая полк у друга моего, блестящего командира Вани Комара, удивился, почему роты так слабо поют. Полк хороший, офицерский коллектив великолепный, а песня — хоть угодников выноси. Что мы с замом Володей Петровым только не делали — пищат невпопад, хоть режь! Чем больше тренируем — тем хуже.

Ларчик открылся просто — я запретил петь строевые песни! Что угодно, только не строевые.

— А если с «цветочками», нам ничего не будет? — поинтересовались бойцы.

— Валяйте!

Мы как будто выпустили джина из бутылки — уши скручивались в трубочку, залётные проверяющие из дивизии круглели глазами, женщины с непривычки приседали, а дети за забором узнавали много новых слов. Никаких повторов — репертуар обновляется еженедельно… На полковой вечерней заре, когда в жюри на трибуне был сплошь женсовет, первое место заняла самая заковыристая песня. Куда только подевались писклявость и разнобой?

* * *

…На строевой смотр комдив прибыл мрачнее тучи:

— Я сейчас «Полтиннику» поставил двойку! Если ты так же готов, скажи сразу и не отнимай времени!

— Полк готов, а как — давать оценку Вам.

Доклад, опрос, проверка, прохождение — пока всё нормально. Но точку ставит прохождение с песней. Бойцы превзошли сами себя. Строевые песни зазвучали свежо и мощно, с музыкой, присвистом и подголосками. Батальоны спели так, что похолодело внутри.

На разборе комдив удивил:

— Завтра строевой смотр повторить! Собрать сюда офицеров 350 полка — пусть послушают, как надо петь.

После этого полк собрал почти все кубки дивизии по боевой подготовке. Закон — плохой полк хорошо не споёт!

Десантный прыжок

«Небо ошибков не прощат»…

(Из солдатского блокнота)

Разные бывают прыжки с парашютом. Ознакомительный, учебно–тренировочный, спортивный, показательный, испытательный, наконец… Не всякий, правда, удостоится высокого звания: десантный.

Зима 1979 года в Литве выдалась на редкость: морозы за 30, снега от души и ветер «мама не горюй». Дороги переметало так, что междугородние автобусы застревали на полпути и отогревали пассажиров в близлежащих хуторах.

Но погода не отменяет программы боевой подготовки и ещё затемно в полку идёт подготовка к укладке. Каждый ротный пытается застолбить на плацу участок, где меньше дует, и расстелить там столы для укладки. Но, где меньше дует, там больше снега. Каких–то пару часов и плац чист, столы расстелены, купола получены. Куртки сложены на столах и бегом на завтрак. Ветер, только и ждал этого момента. Небольшой, но мощный порыв смешал в кучу столы, полотнища, куртки и всю остальную укладочную трехомудию. Оставшиеся на охране бойцы пытаются защитить улетающее ротное добро. Кто похитрее, пытаются это добро преумножить. Крик, мат, гвалт… Двое вцепились в одну куртку. В результате у одного — телогрейка без одного рукава, у другого один рукав и шикарная бархотка для чистки сапог, которая ещё секунду назад была воротником десантной куртки. У обоих носы красные, явно не только от мороза. Противотанковая батарея вернулась с завтрака первой, поэтому отбила своё добро у связистов с прибылью. Те мечутся по плацу, как голодные волки и высматривают, что где не так лежит.

Подтянувшиеся офицеры с грехом пополам развели враждующие стороны, разобрались с барахлом и приступили собственно к укладке. У разведчиков таких проблем не было (кто в полку в добром здравии полезет разбираться с разведчиками). Я до последнего искал повод, что бы не выходить из казармы на мороз, но прозвучала команда: «К первому этапу приступить!» Завертелась привычная работа. Главное не допустить, что бы осоловелые от мороза и ветра бойцы напутали что–нибудь в куполе. Что бы ветер не испортил работу, прижимаем купола к земле телами: грузики не держат.

Всё бы ничего, но в разведроте нет штатного ВДСника, приходится ждать, кто из полковых придёт и проверит. А они, важные, как удмурты, в синих лётных куртках на меху, в унтах и… с голыми руками, словно растягивали удовольствие и проверяли роты до первой ошибки. Потом что–то бросали про «дебильных инструкторов» и уходили в другую роту. Ожидания длились гораздо длиннее собственно выполнения этапа. Закончили работу ближе к ужину. Рожи у всех, как кирзовый сапог, только под носами на усах наросты из мелких сосулек. Ни одна ручка не хотела писать на таком морозе, поэтому паспорта и заместители (ура!) подписывали в казарме.

На следующий день — предпрыжковая подготовка. Два часа. Воздушно–десантный комплекс вмещает роту, в лучшем случае — две. Надо успеть до обеда. Наша очередь до завтрака с 6.00. Чтобы занятия начались в 6.00, вставать надо в 5.00. Погода не меняется. Только мороз усилился. Из тёплой казармы ныряем в морозную и ветреную ночь. Благо там не надо никого ждать и через два часа разгорячённые и красные возвращаемся в казарму.

В 9.00 полк на плацу. Все, до последнего свинаря. Начинается разбор, кто на прыжки, кто в наряд–караул, кто куда. Потом построение по–корабельно. Разбирались недолго, часов шесть, как раз до обеда. У НШ полка подполковника Романенко особо не попрыгаешь. Стоим и ждём. За наглость считается поднятый воротник куртки. Про мороз забыли, дал бы только перерыв до горшка добежать.

После обеда погрузка парашютов и выдвижение на железнодорожную станцию. Это на автомобиле Литву из конца в конец можно за три часа проехать, а на дизеле — местном аналоге электрички — мы до Кедайняя восемь часов пилили… Приехали как раз к 3 часам ночи. Выгрузили в чистом поле. Может, оно было и не совсем чистое, но во мраке ночи, снежной буре всё равно кроме спины впереди идущего ничего не было видно. Куда–то идём. В валенках и под десантурой всё взопрело. Через два часа объявили «привал» и, как бы вдогонку «завтрак». Вспоминаем, что в РД у нас по сухому пайку. Сошли с дороги, повалились в снег. Через 15 минут уже горел костерок, прикрываемый нашими телами, а среди разгорающихся щепок стояли 14 банок каши, со всего взвода по одной, в двух подкотельниках топился снег для чая. Бойцы где–то откопали фанерку, и я расположился на ней в готовности к перекусу. Появилось даже ощущение комфорта. Однако не долго музыка играла. Мы даже не успели открыть банки, как прозвучала команда «Строиться»! Обжигаясь, побросали банки в рюкзаки, вылили тёплую воду из подкотельников и пошагали дальше. Ещё через час вышли к аэродрому.

Разгрузка парашютов, проверка «в козлах», одевание, подгонка, построение и вот третий час буквой «зю» мы стоим под крыльями ИЛ–76 на диком ветру и морозе под 20. То, что когда–то взопрело, сейчас замёрзло и закорузло, затянутые подвесной системой конечности затекли и онемели, сопли примерзли к подбородку. Состояние амнезии. Мысль одна, скорее бы эти сталинские соколы запустили нас во внутрь самолёта. Прячась за спины друг друга, как пингвины в Антарктиде, засыпаем стоя.

Светает. Стали различимы силуэты других самолётов. Как будто из другого мира вдруг выныривает автобус и тормозит у нашего борта. В фуражках (!), ботиночках и брюках «об землю» из автобуса вышла пара лётчиков. От этих рафинированных военных интеллигентов пахло теплом, уютом и свежевыпитым кофе. Ёжась на ветру, один обращаясь к другому, но, говоря явно для нас, заметил:

— Какой идиот выдумал в такую погоду прыгать?

В голове мёрзлыми брызлами шевельнулась мысль:

— Кажется, эти суки не собираются запускать нас во внутрь.

Смекалка не подвела… Они даже сами не стали подниматься на борт. Сели в автобус и укатили. А с ними и последняя надежда на то, что ветер стихнет, установится погода, и мы прыгнем. Кто–то всесильный нажал на кнопку «Стоп», а потом закрутил всё назад: «Снять парашюты», «Погрузить в машины», «На станцию шагом марш»!

В дизеле, где не дуло и температура была плюсовая, через тридцать секунд стоял такой храп, что не слышно было перестука колёс. Амбре тоже не парфюмерного салона, но волновало это разве что местных железнодорожников. Вцепившись двумя руками в автоматы, бойцы спали в самых немыслимых позах.