Утро без рассвета. Книга 1

Петро и все другие жители Каменского по-прежнему не замечали Рафита. Тот от нечего делать ходил в. тундру в свободное время, заготавливал дрова на зиму. Потом и дом в порядок привел. Сам отремонтировал. Печь переложил. Смастерил себе стол, табуретки. И решив, что от жизни теперь особого ждать нечего, пил в выходные. Сам с собой. Сам себя уговаривал. Сам тосты произносил. Просил себя закусить тем, что сам приготовил. Ел. Спал. Как сурок. Растолстел. Раздался вширь. Нажил тугой живот. И теперь походил на мяч.

По выходным ловил удочкой из лунки рыбу. Потом, довольный, возвращался домой, неся на плече когда десяток, когда и два хариусов и налимов. Потом жарил их. Ел на зависть всем жирнющую рыбу.

Шли дни. Затяжная камчатская зима подходила к концу. И вот однажды, когда он проезжал на своей колымаге мимо отделения милиции, его окликнули. Магомет оглянулся. Начальник милиции подошел к нему. Посмотрел пристально:

— Как живешь?

— Нормально, — удивился Рафит.

— Все в порядке?

— Конечно.

— Смотри мне!

— Я уже не поселенец, — оборвал Магомет.

— Знаю.

— А что же грозите?

— Тебе лучше знать! — нервничал начальник милиции.

— Мне нечего знать. Что знал, то прошло.

— Хорошо бы. Да видно это не совсем так.

— Что имеете в виду? — оторопел Рафит.

— Да ничего! Скоро узнаем.

— А что знать хотите?

— Одно только.

— Что?

— Почему о тебе спрашивали?

— Кто? — побледнел Магомет.

— Из областного управления милиции?

— Откуда? — затряслись руки Рафита.

— Из спецотдела!

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. А хотел бы знать.

— Если они звонили, должны были и сказать.

— Скажут. Всему свое время, — ответил начальник.

— Рафит поежился.

— Из села ни на шаг! Понял?

— Почему? Я же свободен!

— Вот узнаю, в чем дело. Тогда пожалуйста!

— Но это произвол! — возмутился Магомет.

— Ладно. Законник. Тихо!

— Я жаловаться на вас буду!

— Давай-давай! — недобро усмехнулся начальник.

Рафит поехал, прикрикнув на клячу.

— Интересовались! Ну и что? Может они узнают, кто где живет? Может перепись бывших судимых составляют? Откуда знать? Ведь не было команды арестовать меня! А этот — грозит, подозревает, намеки всякие делает! Эх, сколько ни живи, все равно меня здесь будут считать вором. А что я у них украл? В чем провинился? Кому я сделал здесь плохое? Кого обидел? Это меня обидели! И обижают! Даже теперь! Но я молчу! Никому претензий не предъявляю! Никому не жалуюсь. Живу, как могу! Сам! Ни к кому не лезу, не набиваюсь! А они недовольны. А чем? Тем, что я без них обошелся? Выжил назло им всем даже здесь. Один! Таки это им мешает жить, глаза колет. Завидуют, что у меня сберкнижка есть. А у них лишь зависть, да ветер в карманах, — буркнул он недовольно.

Кляча, прядая ушами, еле тащилась по улице. Недоумевающе прислушивалась к словам возчика. Тот пыхтел самоваром. Негодовал.

— Я тебе погрожу! Вот напишу куда надо! — ругался он в адрес начальника милиции. И продолжил: — Самого сюда не за хорошее прислали. Неспроста. Знаем — за грехи сюда ссылают вашего брата. На исправление. Поди турнули откуда-нибудь! Совсем выгнать пожалели. Так вот сюда заперли. В самую дыру! А он кичится! Ишь, начальник! — сплюнул Магомет, и, заметив, что кобыла совсем остановилась, крикнул сиплым от подкатившей злости голосом: — Пшла, падла лягавая!

Кобыла не поняла, что в злобе перепутал возчик ее с начальником милиции, и прижав уши, галопом понеслась по улице:

— Тах, тах, тах, — стучала бочка. И Рафит вдруг вспомнил. Да, конечно. Все дело в этом Скальпе. Рафит похолодел. Липкий пот пополз из-под шапки. Он не видел, куда ехал.

Не знал Рафит, что именно в это время в Тиличикском аэропорту приземлился самолет. А через несколько минут из него вышел Аркадий Яровой и быстро направился к зданию аэропорта.

— Вертолет? — начальник аэропорта откровенно рассмеялся. И продолжил сквозь смех. — Что вы, дорогой человек, мы сами эти вертолеты видим раз в году, да и то по особым случаям.

— Так у меня командировка! Срочная! — возразил ему Яровой и добавил: — Я следователь из Армении!

— У нас и московские журналисты бывали. Ну и что? Срочно. Что может быть более срочным, чем роды? А и то… На собачках везут. Рад бы я был всем помочь. Но нет возможностей.

— А где собак взять? — перебил его Аркадий.

— В селе. В частном порядке надо договариваться.

— Сколько дней добираться нужно до Каменского?

— Если хорошая упряжка и по прямому пути, то три дня, — ответил начальник порта.

— Так долго?

— А что делать? Пять перевалов! Не шутка.

— Ну, а опытного каюра с хорошей упряжкой вы мне сможете порекомендовать?

— Это с большим удовольствием. Вот вам адрес, я сам частенько пользуюсь услугами этого человека. Знаете, как у нас здесь поют:

Самолет — хорошо!

Паровоз — хорошо!

Пароход — хорошо!

А олени — лучше!

Яровой грустно улыбнулся. Выбора нет. Но время его собачки не наверстают. Три дня — это три дня.

Но делать нечего. И уже через пару часов, он вместе со стариком-каюром выехал на упряжке из Тиличик. Собаки, видимо, хорошо знавшие путь к Каменскому, сразу помчались к перевалу, сверкавшему в солнечных лучах громадным леденцом.

Каюр, покрикивая на собак, говорил с ними на своем гортанном языке, изредка грозил им остолом. Собаки, понимая хозяина, бежали во весь дух. Аркадий сидел позади каюра. Старик изредка оглядывался на него, улыбался плоским, широким лицом:

— Держись, паря!

Собаки пошли на подъем. Ледяные панцири скал не пускали нарту. Скалы равнодушно смотрели с высоты на крохотную нарту — едва заметную каплю жизни, пробивающуюся в самое сердце холода и смерти.

Собаки карабкались вверх, но лапы не удерживались на льду. Не за что ухватиться, не за что удержаться, негде закрепиться жизни. И стоило одной собаке упасть и покатиться назад, как она тянула за собою всю упряжку. Каюр хватал вожака., удерживал его. Потом вставали все собаки и нарта снова продолжала свой путь. Старик ругал поскользнувшуюся собаку по-русски. Но так, что все остальные псы от стыда морды отворачивали.

Но ледяной перевал не стал от этого покладистее и добрее. Он подставлял нарте крутые бока свои, вылизанные ветрами. Без единой щербинки и царапины. Ноги на таком зеркальном льду разъезжались в разные стороны и не могли удержать.

— Эге-гей-й! Пошли! — кричал коряк собакам. И показывал им увесистый остол. От вида его у псов хвосты к животам прилипали. Они, задыхаясь, тянули нарту вверх.

Усилие. Шаг. Еще усилие. Постромки, как струна натянуты. Сколько трудного, собачьего пота видели они. Возьмись за них. И запахнут руки горячим дыханьем собак, порезанными постромками боками и плечами, злобой укусов, кровью, пересохшими глотками. Короткими ночевками и длинными дорогами.

Яровой

Собаки уже не менее пяти раз съезжали вниз, и снова поднимались вверх. Каюр помогал вожаку, но и сам падал, съезжал, ушибался и снова поднимался вверх. Колени и бока Аркадия тоже болят от ушибов, но надо идти, а значит и терпеть. Терпеть покуда есть силы.

Шаг, еще шаг, со свистом вырывается из собачьих глоток сухое дыхание. Глазам больно от блеска льда. Еще усилие, нарта продвигается вверх еще на несколько сантиметров. Аркадий ступает на сверкающий выступ, нога тут же срывается и он летит вниз. В глазах— искры, в затылке— боль. Чудом удержался на уступе. Избитое тело болит.

— Давай, паря! — кричит каюр, А через минуту сам летит вниз кувырком. Собаки сочувственно смотрят вслед. Но не двигаются ему на помощь. Ведь потом снова придется подниматься вверх, поливая каждый сантиметр льда собственным горячим потом. Хозяина жаль, но себя еще жальче.

Ноют собачьи лапы. Изрезанные ледяными уступами, кровоточат подушечки пальцев. Кровавый след ползет и срывается на скале. Недаром говорят коряки: