Виктор! Виктор! Свободное падение

А как будет в Лондоне?

Ему посчастливилось в очередной раз — скандинавов редко останавливали на английской таможне. Чиновник лишь взглянул на него и поставил в паспорте жирный черный штемпель: IMMIGRATION OFFICER 28 FL-8 1982 GATWICK. Что означало разрешение оставаться в Великобритании шесть месяцев.

— Направляетесь на курсы в Ламбет Хоспитал, сэр?

— Да.

— В документах на въезд в страну не указан точный адрес проживания. Предполагаете остановиться при больнице?

— Пока еще не решил.

— Будьте добры, как только определитесь с этим, сообщите в бюро по делам иммигрантов.

— Да-да, разумеется.

Получив обратно свой паспорт, норвежец подхватил атташе-кейс и пластиковый пакет, проследовал в багажный зал к движущейся ленте, по которой к пассажирам уже начали поступать их вещи, и принялся ждать вместе с остальными. Почесав бороду, он сунул руку в карман своего серого пыльника, извлек оттуда трубку, привычным движением раскурил ее. Часы на стене показывали 10:55. Он усмехнулся и перевел свои наручные часы на час назад. Отныне для него наступает «гринвичское время», по крайне мере, на несколько месяцев. А потом… может, Швейцария, а может, и Италия. Или какой-нибудь солнечный островок в Адриатике. Деньги позволяли свободно распоряжаться будущим.

Деньги.

Да, успех вскружил ему голову. Наконец-то он сумел это провернуть. Мечты воплотились в реальность. Не слишком ли это заметно по нему? Да нет, видимо, пока он не начнет приплясывать или вопить от радости, никто ничего не заподозрит. Секрет его останется при нем. Среди прочих в аэропорту он выглядел самым обычным пассажиром, бородатым, в очках, с неизменным портфельчиком делового человека в руке. Кроме того, в данный момент все взгляды были прикованы к ленте транспортера, по которой плыли вещи.

Норвежец уже почти забыл, как выглядит этот большой дорожный чемодан. Да и неудивительно: ему-то он принадлежал менее восемнадцати часов. Чемодан был из той машины, которую он украл накануне. Большая часть вещей в нем также была не его, однако норвежец рассудил, что у человека, приезжающего на несколько месяцев в Лондон, багажа должно быть больше, чем один какой-то там атташе-кейс. На мгновение его вновь охватило волнение: он подумал о том, что могло бы произойти несколькими часами раньше, потребуй они там в Форнебю, чтобы он открыл кейс! Поначалу он собирался положить деньги в большой чемодан, однако какое-то чувство бесшабашной удали (или же наоборот — страх хотя бы на мгновение расстаться с ними) заставило его отказаться от этой мысли.

Никто, похоже, не думал заявлять свои права на объемистый темно-коричневый чемодан, плывущий по ленте транспортера, и тут до него наконец-то дошло, что это его багаж. Подхватив чемодан, он поспешил к выходу, пытаясь свыкнуться с мыслью о том, что начинается новая жизнь. Не так-то просто сразу перестроиться. Перелет длился менее двух часов, и страхи предыдущего дня еще не успели рассеяться. Однако звуки английской речи, звучащей вокруг, действовали на него успокаивающе. Как и таблички с надписями на английском. Приятно было сознавать, что за тобой никто не гонится, никто даже не подозревает, где ты находишься. Ведь в сущности никому не известно, что он по-прежнему существует. В Норвегии думают, будто он покончил счеты с жизнью. Господи, как же до смешного легко оказалось провести их всех!

Может, потратиться и взять такси до Лондона? Для афериста его масштаба это было бы самым подобающим. Денег-то у него теперь — куры не клюют.

И тут он снова ощутил прилив страха. Так-то оно так, деньги принадлежат ему, все до последней бумажки. Но что, если разменять их окажется труднее, чем он предполагает? Что, если… Норвежец даже поежился. Ведь не станет же он отрицать, что у всей этой кучи купюр в чемоданчике есть один минус, крохотный, однако вполне достаточный, чтобы превратить кажущийся успех в полное поражение. А именно — все банкноты были фальшивыми.

Он колебался, прекрасно понимая, что следует придерживаться первоначально избранного плана: избегать каких-либо серьезных трат до тех пор, пока не представится случай отделаться разом от сравнительно крупной партии купюр. Однако, с другой стороны, определенная — пусть минимальная — сумма наличных ему все равно необходима — к примеру, хотя бы для того, чтобы добраться до Лондона. Взгляд его скользнул по широкому коридору. «Банк Бэркли». С учетом интересов пассажиров, желающих обменять валюту, этот его филиал работал и по воскресным дням. Норвежец направился к окошечку и обменял все имевшиеся у него норвежские деньги — около тысячи крон.

Такси из Гатвика он брать не стал, равно как отверг и возможность добраться до Лондона автобусом. Всему этому он предпочел поезд, правда, сам удивляясь своему выбору. Что это, бессознательная попытка замести следы? Но от кого? Теперь это было просто-напросто смешно. Ведь никто его больше не преследует. Он попытался взглянуть на себя со стороны — нет ли во внешности чего-либо такого, что позволит окружающим угадать в нем норвежца? Определенно, следовало выяснить, как именно он выглядит. Не смогут ли попутчики — отец с дочерью — понять, что их сосед по купе — аферист высокого полета? Девочка сидела, прижавшись носом к окну, мужчина читал книгу. Сам же он норвежец — посасывал трубку, всем своим видом демонстрируя полную безмятежность. Сейчас бы ему самое время наслаждаться свободой, добытой такой дорогой ценой, однако чувства легкой эйфории, которое он испытывал в самолете, теперь как не бывало. Жуткое воспоминание, от которого ему удалось было на какое-то время отделаться, возникло снова и грозило теперь разрушить маску спокойного благодушия. Он взглянул в окно; дождь барабанил по стеклу, и капли, стекая, оставляли ровные косые полосы. Мимо проносились блеклые, по-зимнему серые поля, чередуясь со скоплениями небольших домиков. Суррэй. Чувствуется приближение города. Девочка напоминала ему Аниту; такой она была несколько лет назад. Интересно, что она, Анита, сейчас думает об отце? Неужели, как и все, считает его неудачником, беднягой, покончившим с собой? Он даже вздрогнул, когда девочка заговорила — разумеется, по-английски. Несколько ничего не значащих фраз о поезде, промчавшемся навстречу. Однако они вернули его к действительности, и, как ни странно, он вновь ощутил прилив некоего победного чувства.

В толчее и сутолоке вокзала Виктории он был одним из многих пассажиров. Прекрасно, это ему вполне подходило. Он и не собирался чем-то выделяться. Проходя мимо заведения, в котором он около пяти месяцев назад выправил себе удостоверение личности, он слегка замедлил шаг. Удивительно, но ничего здесь не изменилось. Казалось, он побывал тут только вчера. То удостоверение — английского гражданина Питера Кокрейна — лежало сейчас у него в бумажнике.

Он вошел в телефонную будку, отыскал в справочнике номер подходящей гостиницы и опустил в автомат десять пенсов. Одноместный номер? Да-да, конечно, он может въехать прямо сейчас.

Сидя удобно вытянув ноги на заднем сидении черного лимузина — лондонского такси, везущего его к месту будущего проживания, норвежец снова почувствовал прилив уверенности. Отныне он сам будет определять все последующие ходы. Деньги откроют перед ним все двери. Автомобиль описал широкую дугу вокруг Гайд Парка и свернул к северу на Парк Лейн. Шофер не обратил никакого внимания на радостную улыбку, появившуюся на лице пассажира при виде начинающихся распускаться на лужайках крокусов. Марбл Арк. Первая половина дня, воскресенье. Довольно много транспорта. Знакомые автобусы. От всего этого прямо ком к горлу подкатывает. Оксфорд стрит. Орчард стрит. Такси еще раз повернуло и остановилось. Выйдя из машины, норвежец протянул водителю через окно три фунта. Сдачу оставьте себе. «Thank you very much includ, sir!» [10]

Просто даже не верится. Он снова в Лондоне. На этот раз в отеле «Сэлфридж», точнее, «The Selfridge Hotel». С проживанием во второразрядных гостиницах отныне покончено. Элегантный вестибюль. Безукоризненное обслуживание предупредительного портье, который взял его паспорт, чтобы без ошибок переписать имя в регистрационную карточку. Там было указано: «Одд Кристиан Гюлльхауг, 19.VI.1941, Трондхейм, Норвегия». К счастью, слово «sukepasser» [11] портье ничего не говорит.