Пуля, Заговорённая...

— У нас строгая субординация,— вставил слово Милов.

Павелецкий ласково, как на любимое, но не всегда послушное дитя, посмотрел на старшего лейтенанта и сказал:

— Шпицбергенов мне вкратце доложил о готовящемся переходе через его район каравана. Его бойцы принять «товар» готовы. Но я решил, что сил у него может случиться недостаточно, и тоже принять участие в операции по ликвидации каравана.

Он обвёл своим тяжёлым взглядом собравшихся:

— Кто-то против?

Противников не нашлось. Офицеры продолжили обсуждение деталей предстоящего захвата такого необходимого для боевиков груза из недружественной Грузии.

Глава 5

Мир был спасён в первый раз

Небо над посёлком, подпираемое столбами уютного дыма из печных труб, было усыпано мелкими манящими мальчика звёздами так густо, словно Эдькин нос-кнопка веснушками в марте. Дома, будто заплывшие белым жиром шкварки на остывшей к утру сковородке прятались в высоких, под самую крышу сугробах, и как волки сквозь еловый лапник, поглядывали на маленького путника холодными угольями окон. Воздух застыл, словно лёд в кадке. Ни ветерка, ни звука не было в уставшем на лесосеках посёлке. Только скрип искрящегося в лунных бликах снега под валенками Эдика нарушал эту космическую тишину. Нарушал, свидетельствуя о том, что ещё теплится огонёк в этой забытой богом и, в общем-то, не нужной нормальным людям керосинке.

Эдька Вартанов брёл, удивляясь красоте мира, к лесопунктовским гаражам с мехмастерскими, ютившимися на берегу спящей Выми за нижним складом. Там чадила трубой кочегарка. В ней дед Эдьки Вартанова Иван Петрович Шулепов, бывший охранник местной зоны строгого режима, будучи на военной пенсии, подрабатывал последние полгода.

Своего деда Ваню мальчик любил беззаветно, так, как любят дикие звери волю, а домашние хозяйскую кормящую руку. Эдька прощал деду его слабости и любил его страсть пофилософствовать о жизни и о мировом порядке вещей. Иван Петрович называл себя не кочегаром, как величали его остальные люди, а оператором котельных установок. Он был мягок нравом и уважаем всеми за золотые руки и незлобивый характер. Одно мешало Эдьке любить деда ещё чуточку больше, чем он его любил. Дед, особенно в последнее время, когда упала с плеч тяжесть пусть незначительной в масштабах страны, но службы, запил горькую без оглядки с закуской и без оной. Шли к нему люди, прибитые тяжкой жизнью, за советом и помощью, да и просто душу излить. А такой разговор на Руси между мужиками всухомятку без «Пшеничной» ну ни туды и ни сюды, словно речка без воды…

В кочегарке было пусто. Впечатление пустоты усиливала расточительная высота потолков. Монотонно гудела печь под котлами. Где-то в углу скреблись крысы. Эдик обошёл всё помещение, но деда не обнаружил. Дежурство точно было его. Рядом с топчаном стояла знакомая полевая сумка.

Мальчик не стал терять время даром, опустил ранец на стол, сам уселся на табурет и стал старательно писать прописи, заданные учительницей на дом. Выводя буквы и палочки, он увлёкся и не услышал скрипа снега на улице. Поэтому испугался, когда входная дверь неожиданно со стуком отворилась. В проёме неуверенно ворочалась заснеженная фигура. Сквозь поваливший с улицы морозный туман. Эдик узнал деда. Телогрейка Ивана Петровича зацепилась хлястиком за засов, это не давало ему войти. Раскачиваясь всем телом из стороны в сторону и беспомощно шаря руками, дед никак не мог понять, что за сила удерживает его на пороге. Увидев внука, он заулыбался и почти завопил:

— Какой гость золотой, какой гость… Да кто это меня там держит… Мать его ети…

Мальчик сорвался с места и помог хмельному войти. Тот сделал по бетонному полу несколько неверных шагов и плюхнулся на кушетку:

— Ты как здесь?

— Я с ночёвкой, деда,— ответил Эдик.

— А-а, твои опять дерутся… Ну и ладно… Помогать будешь?

— Буду.

— Ну и хорошо…

Дед попытался встать с кушетки, но это у него не получилось.

— Вот ведь оказия,— пробормотал он и поманил внука пальцем.— Иди сюда, архаровец. Будешь науку постигать.

Эдик уселся рядом с ним. Иван Петрович одной рукой обнял мальчика, а другой принялся тыкать в направлении приборов на котлах:

— Неважно мне что-то… Следи за давлением и температурой. Вон там давление, а там температура… Стрелку видишь?

— Вижу,— кивнул Эдик.

— Так вот, запомни. Следи за стрелками. Если они опустятся намного ниже красной риски, вода в системе замёрзнет, если поднимется сильно выше, котлы взорвутся… Или всё наоборот…

— Понял.

— В обоих случаях сразу же меня буди… Сразу же…

Дед перестал вытягивать из голосовых связок слова, размыто посмотрел на Эдика и завалился на бок. Через секунду он уже храпел. Из приоткрытого с лиловыми губами в свете неяркой, засиженной мухами лампочки рта на пол капала тягучая зеленоватая слюна…

Эдик проверил обе стрелки на приборах. Они подрагивали ровно на красной риске. Мальчик успокоился и снова сел заниматься. Сколько он так просидел с высунутым кончиком языка, пыхтя над прописями, Эдик не знал. Только что-то вдруг кольнуло его в самое сердце. Он обернулся и понял, откуда взялось щемящее чувство беспокойства. Печь стояла безмолвная.

Мальчик кинулся к приборам. Обе стрелки сползли почти к критической отметке. Он бросился к деду, стал тормошить его:

— Деда, деда, проснись, взорвёмся… Проснись.

Но сколько Эдик его не тряс — безрезультатно. Иван Петрович только что-то лепетал и отталкивал его вялыми руками. Жуткий страх охватил мальчика. А что, если сейчас всё ка-а-к ахнет к чёртовой матери. И не будет ни кочегарки, ни гаража, ни мастерских, ни посёлка, ни его, ни дедушки… А может и такой взрыв получиться, что, что… сама Земля лопнет, и все люди умрут… Все, все люди, во всём мире. Он сел на пол. Стрелка неминуемо ползла вниз.

— Нет, надо делать!— громко, подгоняя самого себя, сказал мальчик.

Он много раз наблюдал за дедом, когда тот управлялся с печью и котлами. Главное было принять решение. Что ж, он солдат, он теперь настоящий солдат, который воюет с фашистами не на жизнь, а на смерть. Он сильный и смелый солдат.

Эдик вскочил и побежал к печи. Схватился за тяжёлую заслонку и тут же вскрикнув, отпрыгнул в сторону. Заслонка обожгла пальцы. Тогда он вернулся к деду. Из карманов фуфайки торчали брезентовые рукавицы.

Огонь в печи еле тлел. Поленья почти прогорели. Так вот в чём дело. Мальчик кинулся к поленнице, рядом с которой стояла тачка для перевозки дров. Он стал лихорадочно грузить на неё чурки. Когда тачка была наполнена, Эдик схватился обеими руками за её железные ручки, навалился всем телом. Безрезультатно… Навалился ещё раз… Пот прошиб всё его тело. Тачка не двигалась с места. Стрелка всё ползла и ползла вниз. Обильные слёзы бессильной ярости выступили на Эдькиных глазах. Он опустил голову, словно приготовившийся воткнуть рога в стену сарая совхозный бык Борька. Даже, похоже, мыкнул, подгоняя самого себя и в последний, решающий, раз налёг на ручки. Тачка покачнулась, скрипнула и упала на бок… совсем как дед недавно на кушетку.

В этот момент величайшее, непобедимое бессилие сковало плечи, руки, ноги, мысли мальчика. Он чуть было не упал без сознания от ударившей в голову крови. Но чурки, рассыпавшиеся из тачки, покатились в сторону топки. И Эдика осенило. Зачем везти кучу, можно ведь и по одной.

Спустя час тяжкого, непосильного для семилетнего мальчика труда печь была загружена полностью и стала медленно разгораться. Тело Эдика мелко вздрагивало. Он стоял напротив приборов и во все глаза смотрел на то, как стрелки, как бы нехотя, поползли к красной контрольной риске. Чем выше они поднимались, тем спокойней становилось на душе Эдика. Напряжение спало. Глаза стали слипаться. Печь тягуче набирала обороты, словно разгоняющийся майский жук.

Глава 6

Из Тюмени в Челябинск не доехал…

Весна стояла в полном разгаре. И город и люди словно преобразилась. Солнце стало появляться чаще, дома сменили серую окраску на более яркие в его лучах цвета. И пусть лето настанет поскорее, а то зимняя спячка всё цепляется авитаминозом за дела и чувства людей.