Пуля, Заговорённая...

Стоп. Так это что же получается? Что же это за мысль такая зашифрованная? Муж мой — крыса разжиревшая, поганая укусить хочет, то есть отыметь меня, а в этом укусе прививка, то есть смерть моя. То есть, мысль моя в чистом виде такая, что боюсь панически и ненавижу смертельно я мужа моего. А он меня насмерть заездить хочет.

Ой, мамочки мои родные! Может, я чего прочла неправильно, иль не так расшифровала? Как же я теперь с такой мыслью жить буду? Не разводиться же мне теперь из-за Фрейда, дурака, наркомана старого? Да как разводиться? Что я в суде скажу? Не пьет, не курит, деньги домой носит, не изменяет даже! Да как разводиться, я ж его люблю… вроде бы… Когда Цыганка была жива ещё как-то вместе можно жить было, а сейчас и невмоготу вовсе…»

Написанное было датировано вчерашним числом. Сергей Иванович Павелецкий захлопнул дневник и сунул его туда, где взял. Столько боли и обиды нахлынуло на него, что полковник подумал: «Вот сейчас лопнет сердце…» Но этого не произошло. Хотя мир, созданный им вокруг себя и состоящий исключительно из работы и семьи, рухнул. Тогда он поднялся и нетвердой походкой прошел в коридор. Там вытащил из рюкзака кобуру со своим табельным Макаровым.

На кухне радиодиктор говорил о том, что скоро тёплые дни в далекой Москве пойдут на убыль.

Павелецкий сел за стол. В никелированном чайнике отразилось его лицо, неузнаваемо искаженное пузатым боком.

— Действительно, крыса… белая… фронтовая…— прошептал он, сорвал с шеи тесёмку со свинцовой бляшкой заговорённой пули-жакана, неважного здесь в гражданской жизни оберёга Эдика Вартанова, и буднично выстрелил себе в рот…

Когда тело Павелецкого осматривали, с большим трудом удалось разомкнуть огромный кулак, в который была зажата заговорённая пуля. Она ему уже была ни к чему. И лейтенант Эдик Вартанов, когда-то ему этот жакан подаривший, исхитрился, изъял свинцовую бляшку из вещдоков по уголовному делу по факту самоубийства, как потом стало известно, бывшего начальника ОВД. Кадры министерские подсуетились уволить задним числом. Продел новую тесёмочку, да и повесил на прежнее место, себе на грудь. Оберег он и есть оберег. Жизнь у Вартанова намечалась ещё длинной, мало ли ещё где в какой «горячей точке» пригодится. Хотя его «фронтовой трофей» жена Мадина никуда на юга, тем более в горы, отпускать по служебной надобности не собирается.