Кровавые жернова

Илья Ястребов вернулся на тротуар. Он спустился в подземный переход, вынырнул с другой стороны, когда возле лежащего на асфальте мертвого тела остановилась милицейская машина. Водитель автобуса, яростно жестикулируя, рассказывал лейтенанту ГИБДД о том, что произошло. Дорожному инспектору все было ясно: имелось несколько свидетелей, в один голос утверждавших, что видели, как несчастная сама бросилась в поток машин прямо под колеса городского автобуса.

Тело погрузили на носилки, прикрыли простыней и увезли.

Любопытные разошлись. У ограждения остался лишь Ястребов. Он смотрел на то, как дворники засыпают кровавое пятно мелким просеянным песком.

А у двери конторы Полуянова уже топтался казахский немец Аркадий Штольц.

– Аркадий! – воскликнул Ястребов. – Антон сегодня не приедет. Он попросил меня встретить вас.

– Странно.., секретарши еще нет, – пожимая ладонь человека, с которым расстался вчера вечером, пробормотал Штольц.

– Чего странного? Если на работе нет босса, что делать его секретарше? Сегодня у нас насыщенная программа, – сыпал Илья Ястребов, – мы с вами встречаемся с партнером Полуянова Павлом Богушем. Вы с ним знакомы?

– Только слышал о нем.

– Чудесный мужик, познакомитесь – не пожалеете. Я уже заказал столик в ресторане, пообедаем.

Глава 17

Прораб стройки Петрович, жмурясь от яркого солнца, связывал шнурок, порвавшийся вчера вечером. При этом он бурчал под нос, толстые пальцы плохо слушались. Увидев Полуянова, прораб отложил башмак. Антон вышел из вагончика и сразу же прикурил.

– Ну что, сейчас строители приедут. Доброе утро!

Полуянов лишь кивнул. У него был настолько удрученный вид, что с вопросами о стройке Петрович решил не обращаться. Он взял башмак в руки и продолжал связывать шнурок.

– Я в деревню, – бросил через плечо Полуянов и зашагал к забору, загораживающему стройку. Он шел все быстрее и быстрее.

«Куда это его понесло?» – глядя в спину Антону, подумал Петрович.

Полуянов исчез. Петрович тотчас о нем забыл, зашнуровал башмак, надел на босу ногу и потянулся.

Полуянов огородами добрался к дому священника. Во дворе матушка Зинаида кормила кур.

– Доброе утро, – сказал Антон.

– Здравствуйте, – ответила попадья.

– Мне бы вашего гостя увидеть.

– Андрея Алексеевича? Он, наверное, уже давно поднялся. Заходите в ту дверь, у него отдельный вход, – и матушка Зинаида, вытерев руку фартуком, указала на белую филенчатую дверь.

Полуянов занес руку, чтобы постучать, но дверь открылась.

– Вы ко мне? – Холмогоров протянул руку и сжал вялую ладонь Полуянова.

– Да, к вам. Чувствую, больше не к кому.

– Проходите.

– Андрей Алексеевич, я сейчас чай принесу.

Может, гость с нами позавтракает?

– Я сыт, спасибо.

Взгляд Полуянова сразу же не понравился Холмогорову. Обычно такие погасшие, неживые глаза бывают у больных людей.

«Словно дымом заволокло», – подумал о них Холмогоров.

– Присаживайтесь, Антон. Что вас привело? – Холмогоров внимательно смотрел на крепкого мужчину с остановившимся взглядом.

– Я даже не знаю, с чего начать. Но вы человек умный, наверное, много книг прочли и к Богу ближе, чем все остальные.

– Перед Господом все равны, – спокойно ответил Холмогоров. В его глазах засветились искорки. – Все живое и сущее перед Создателем одинаково равно.

– Не знаю, не знаю… – бормотал Полуянов. – Я уже ничего не знаю, словно рухнуло, оборвалось что-то внутри и душа улетела от меня далеко-далеко и не возвращается.

– Душа улетела?

– Ну, я не знаю, как все объяснить…

– А вы по порядку, с самого начала.

– Наверное, вы были правы, Андрей Алексеевич. Когда я вас на источнике увидел, вы мне не понравились. Простите меня, конечно, но я тогда подумал…

– Это неважно, что вы подумали. Сейчас мы сидим и разговариваем, – Холмогоров понимал, что с Полуяновым произошло что-то странное, чему дать разумное объяснение он сам не в состоянии.

– У меня есть жена и есть женщина, которую я люблю. А может быть, мне лишь кажется, что я ее люблю. У меня был друг Сергей Краснов, настоящий друг. Вы, наверное, слышали, что самолет, летевший в Ханты-Мансийск и"

Москвы, разбился и все до единого погибли.

Молния в него ударила, так говорят. Так вот, Сергей летел в этом самолете, а должен был лететь я, понимаете? – Полуянов постучал себя кулаком в грудь.

– Почему вы себя вините?

– А кого еще? Я должен был лететь, а он полетел вместо меня, и его теперь нет. А у Марины, его жены, помутился рассудок, она вдруг впала в детство и думает, будто она официантка.

– Не совсем понял, поясните.

– Ну что же здесь непонятного? Все очень просто. В то время, когда ее муж летел в самолете, мы сидели в придорожном ресторане, в Москву возвращались из аэропорта. Проводи"; ли Сергея и назад. Она тогда еще сказала, что в детстве мечтала стать официанткой… А теперь она никого не узнает. Столы убирает, грязную посуду моет, угодливо улыбается… – Полуянов говорил медленно, с трудом подбирая слова.

Иногда его прорывало, и тогда сразу вырывалось несколько быстрых фраз. – Плохо мне, я ничего не могу понять, что к чему и почему все так стало скверно.

– Наверное, вы ее любите, если так переживаете?

– Наверное, я уже не знаю сам, люблю не люблю.., мне ее жалко. Когда я вижу ее плечи, слышу голос, у меня мурашки бегут по спине.

Но знаете, Андрей Алексеевич, – Полуянов перешел на шепот, он смотрел на Холмогорова, но советник Патриарха чувствовал, что Полуянов его не видит… – несколько месяцев я страдал от ужасной болезни. На спине выскочила какая-то дрянь, кожа зудела, болела – не прикоснуться. Я и к одному врачу, и ко второму, и к третьему. В разные клиники обращался.

Сколько я всяких таблеток съел, не сосчитать.

Ничего не помогло. Тут один местный, вы его видели, знаете, молоко возит, Григорий Грушин.., завел меня к Ястребову…

Холмогоров проследил за рукой Полуянова, тот указывал на дом с тарелкой спутниковой антенны, обнесенный высоченным дощатым забором.

– Я не верил, что мне кто-либо поможет.

Но знаете, когда страдаешь, хватаешься даже за соломинку, готов поверить во все что угодно, лишь бы избавиться от мерзкой непрекращающейся боли Она меня так изводила, что мне даже умереть хотелось.

– Дальше. Говорите, Антон, я слушаю.

– Я того человека до этого ни разу не видел, хотя сам из этой деревни. Удивительный человек…

– Он вам помог? – поинтересовался Холмогоров.

– Вы не поверите, помог. Он меня усыпил, или я сам уснул. Очень смутно все помню, как в густом-густом тумане. Помазал мне спину, а перед этим напоил каким-то лекарством. А через неделю, как он и советовал, я повязку снял, а на спине кожа розовая, как у младенца. Ни ран, ни язв, ни зуда, ни боли – ничего!

– Ну что ж, это хорошо.

– Нет, это плохо! – воскликнул Полуянов.

– Почему же плохо?

– С этого все и началось… Я хотел, чтобы мой друг.., ну, короче, чтобы его не стало… У всякого человека полным-полно желаний, самых разных, и не всегда эти желания хорошие, правда ведь? – с надеждой в голосе спросил Антон. Холмогоров кивнул. – Вот и у меня было желание, чтобы Сергея не стало. Я не желал ему смерти, не хотел, а просто думал, как бы было все хорошо у меня с Мариной, если бы его не было.

В дверь постучала матушка Зинаида. Полуянов смолк. Она поставила поднос с двумя чашками и тут же бесшумно удалилась.

– И вы, Антон, теперь думаете, что это из-за вас погиб друг?

– Ничего я не думаю, просто понять хочу, разобраться.

– Вам тяжело?

– Очень, – сказал Полуянов и, закрыв ладонями лицо, опустил голову.

Грохоча пустыми бидонами, по деревенской улице ехал грузовик, за рулем, дымя сигаретой, сидел Григорий Грушин. Когда грузовик миновал дом священника, Холмогоров вздрогнул. Он вспомнил безумный взгляд сельского водителя, тускло сверкнувшую, занесенную для удара тяжелую монтировку, вспомнил слезы и слово, которое повторял как заведенный Григорий Грушин: «Наваждение какое-то!».