Каникулы вне закона

— Философ дал тебе в глаз, Бэзил, — сказала Ляззат.

— И за такие тексты его чалму увековечивают на банкнотах?

— В двести, пятьсот и тысячу тенге. Скоро появятся пятитысячные. Тоже с его чалмой.

— Плохи дела у вашего казначейства, — сказал я.

— Что значит — плохи? Пятитысячная равна тридцати пяти долларам… Сори и сори крупными деньжатами.

Я хохотнул.

— Что тут смешного? Страна богатеет!

— Деточка, твоя родная республика перестала печатать символы национальной кредитоспособности в Лондоне. Теперь они втихаря изготавливаются в Алматы на бывшем филиале типографии бывшего союзного Госзнака… Приходится экономить, а потому использовать одну и ту же матрицу с чалмой Аль-Фараби, меняя цвет да цифирь…

— Господи, и откуда ты это узнаешь?

Ну, вот, подумал я, решение и пришло. И сказал:

— От своего друга. Олега Притулина. Мы здорово вчера кутнули. Кантовались по городу, где открыто… Под утро завтракать в ресторан он не пошел. Сказал, что придавит пару часов до работы. А я попросил подавальщика позвонить тебе… Олег чудный парень, как ты думаешь? И, кажется, живет в этой же гостинице… Дочь его, как ее… Мила… уж точно. Я Олега едва отговорил идти бить какого-то типа, который с ней сожительствует, что-то в этом роде… Не позвать ли нам их вечером?

— Ты Олегу собираешься звонить?

— И ему…

— Он в конторе должен сидеть сейчас.

— Туда и позвоню.

— Он телефон тебе дал?

— Он мне дал все, что я попросил… Но первый звонок в Москву. Родне, как говорится.

Шлайн поднял трубку после третьего сигнала вызова.

— Отправка? — спросил я.

— Да, состоялась, — сказал он. — Вчера. Отец забрал Наташу и все, что ты считал нужным отправить с ней… Я проследил, прошел с ними внутрь самолета. Рейс «Люфтганзы», через Франкфурт. Как сам?

В задумчивости я пробарабанил пальцами трижды, сделал паузу и ещё дважды по трубке.

— По плану, — сказал я.

Вопрос «Как сам?» и ответ «По плану» с тройной и двойной дробью означали: «Вылетишь во Франкфурт и сам?» — «Смогу на третий день, через город со вторым условным кодом». Второй условный код после первого, Алматы, относился к Ташкенту.

— Там на полпути и встретимся, — распорядился Ефим.

Я положил трубку, и Ляззат сказала:

— Нехорошо врать начальству. Совсем не по плану. Ты проспал деловой визит в министерство экономики… Отобедать в кафе «Ностальгия» тебе тоже не судьба. Но в бар «Шале» попадешь, ручаюсь… Никакого Олега, никакой Милки с хахалиной!

— Уполномочена пасти и на сегодня?

— И не только здесь… Я в Бангкок полечу.

— Переводчицей?

— Английский у меня примитивный. Будешь мне переводить…

Она не шутила.

Ибраев сошел с ума, подумал я. Если бы прибил в третий раз или во второй подвесил на дыбу, и то к нему меньше было бы претензий. Впрочем, и такая перспектива меня устраивала. Все равно козыри были у меня на руках, поскольку Шлайн все, что требовалось от него, в Москве сделал.

— Почему меня не предупредили? — спросил я.

— Я проболталась, — сказала Ляззат. Она снова взяла меня в «замок».

— Зачем?

— Ты не рад?

— Это работа, — сказал я. — Если посылают довесок для контроля, подошел бы Притулин.

— У Притулина своя кампания, у меня своя. Моя сильнее, поэтому довеском меня назначат.

Я во второй раз за время нашего знакомства подумал, как славно было бы путешествовать с Ляззат. Любовницей и дочерью. Она сильная, и на неё я бы действительно положился.

Но все это в ней — ложь. Ее ложь. И в постели ложь? Про постель, приходилось признаться, так я не думал. Давал слабину. И тут услышал:

— Фима, я, наверное, люблю тебя.

Слава Богу, она обращалась к выдуманному в Москве чучелу, а не ко мне.

— Я не Фима, — ответил я. — Только его оболочка, мои душевные качества…

— Мои такие же. Забудем про них, — сказала Ляззат.

Во второй раз мы проснулись почти в сумерках. Для кого-то минул рабочий день. Нас никто не побеспокил. Ни Ибраев, ни Жибеков. Натура человеческая, говорил Конфуций, в основе своей благородна.

Я зажег лампу на тумбочке и поднес к глазам надтреснутый циферблат «Раймон Вэйл». До похода в бар «Шале» оставалась уйма времени.

Интересно: увяжется ли за мной Ляззат?

Она щурилась на свет лампы, положив подбородок на мое плечо.

Номера своего личного телефона в конторе Притулин мне не давал, конечно. Посторонние в подобные службы звонят через центральный входной и контролируемый телефон.

Интересно: когда Ляззат донесет за эту оплошность на Притулина? И кому?

— Пожалуй, встану наконец-то, — сказала она. — Это ужас, что мы творим… Ты не почистишь мою пушчонку, пока я поплещюсь в ванной и потом прогуляюсь немного?

Иногда мой космополитизм мне же внушает отвращение.

Приемы разборки-сборки оружия, конечно, общие что в Далласе, что в Сызрани: магазин в руке, патроны россыпью на столе — это в начале; части и механизмы пистолета разложены на столе — это в конце. А в промежутке остальное: отделяем рукоятку от рамки, шомполом выталкиваем стопор, отпускаем защелку, ну и так далее… Вот здесь-то и подстерегает ощущение давным-давно пройденного когда-то и в какой-то стране.

Ляззатовский пистолетик относился к разряду «карманных, жилетных и дамских». С «изнанки» я видел его и в первый, и как бы в сотый раз. Он повторял в деталях «Вальтер-9А», «Браунинг-бэби», «Маузер ВТП», «Беретту-М-318», «Джуниор Кольт», «Намбу бэби», в этом духе. В России, если знаешь соответствующую западную и японскую технику, легко приноравливаешься к местной, хотя поначалу инстинктивно ждешь «встречи с иероглифами». Работа копировален, по заказу которых московские спецконторы десятилетиями снимали пенки по белу свету, достойна восхищения, несмотря на промышленные исполнительские заусенцы.

Я старательно переносил это чувство на доверенный мне Ляззат уход за ПСМ, когда в двери хрустнул поворот ключа и в узковатый номер торжественно втиснулся подполковник Ибраев в роскошной итальянской дубленке. Высокую пыжиковую ушанку он ловко забросил на абажур настольной лампы. Наверное, его предки ещё ловчее орудовали в заволжских степях арканами… Увидев, чем я занят, поцокал языком, изображая недоумение.

— Здравствуйте, подполковник, — сказал я. — Не одобряете подкаблучников?

— Дома, наверное, чистите мясорубку? — ответил Ибраев вопросом.

Он уселся в кресле, раскорячив ноги в меховых ботинках, с которых потекло на ковер.

— Вы обманули меня, Шемякин, — сказал он спокойно. — Вас не обнаружили ни в одном месте, куда предписывалось сегодня явиться.

— Рассказать, чем занимался?

— Не нужно. Мне сообщили.

— Подполковник, вы не Господь Бог. Оставьте в покое мою мораль и займитесь делами земными, которые вы отдаете на промысел дьяволу. Из-за ваших распоряжений, в которых не просматривается никакого смысла, кроме возможной двойной игры, я едва выдираю ноги из ловушек на каждом шагу. Что я делаю до сих пор в этой столице, объясните, пожалуйста?

— То, что приказано. И не полностью. С явной ленцой. Нехотя. Почти саботируете.

— Желаете разыграть трамвайную сцену дешевого препирательства? спросил я и, отведя защелку магазина, вогнал его в рамку, завершая сборку ПСМ.

— При полной разборке-сборке этой игрушечки положено укладываться в двадцать или девятнадцать секунд. Сколько ушло?

— Хотите, чтобы я взглянул на свои часы? — ответил я снова вопросом.

В уголках глазных щелей подполковника образовались морщины. Следовало понимать, что он понимающе улыбается.

— Я знаю, ваши часы не в порядке. Посмотрите-ка, этот кусочек не залатает трещинку в циферблате? — спросил Ибраев ехидно.

Под дубленкой и пиджаком оказалась новомодная в огурцах и цветочках жилетка, из карманчика которой короткие толстоватые пальцы не меньше минуты выколупывали пластиковый пакетик с осколком стекла от «Раймон Вэйл». Поставленный маркером инвентарный номерок судебной экспертизы чернел поверх пластика.