Репетитор

Девушка замолчала, задумчиво глядя перед собой. Такой я ее еще не видел. Вместо разухабистой и недалекой Казановы, рядом со мной сидел другой человек – понимающий, тонко чувствующий и очень добрый. Раньше Сашка была большим, невоспитанным ребенком, но за последние дни она здорово повзрослела. Почему-то на память пришли слова Стивена Кинга: «Если быть ребенком – это значит учиться жить, то становиться взрослым – это значит – учиться умирать».

– Ладно, куда ж тебя денешь, – вздохнул я. – Пойдешь со мной. Только держись сзади. Не путайся под ногами и громко не матерись с перепугу!

Пользуясь тем, что, в этот момент, я остановился у светофора, Сашка потянулась ко мне и поцеловала в щеку. Потом откинулась на спинку сиденья и засмеялась, как прежде – весело и беззаботно.

– Ура! Товарищ командир разрешил! Будем везде с ним вдвоем, как шерочка с машерочкой, ходить!

Я подхватил ее легкомысленный тон:

– Тихо, партизанка Булкина! Немцы кругом!

Замок местного наркобарона представлял собой большой трехэтажный дом, скрытый от нескромных взглядов прохожих, густыми зарослями кустарника и раскидистыми кронами магнолий. Я проехал мимо рассадника порока и припарковал БМВ на стоянке у женской больницы. В это время площадка была заполнена машинами посетителей. Вокруг царила обычная суета, и я надеялся, что на нас никто не обратит внимания.

Мы прошли вдоль тенистой улицы до участка Хичкока. После перестрелки на Тойтоненштрассе, я решил быть более осторожным, поэтому сразу врываться в преступное логово не стал. Сначала мы погуляли по округе и, не заметив ничего подозрительного, вернулись к интересующему нас дому. Был уже третий час пополудни. Солнце жгло немилосердно. Все живое попряталось, ища спасения от нестерпимого зноя. На улице, названной в честь знаменитого немецкого микробиолога, открывшего бациллу сибирской язвы, холерный вибрион и туберкулезную палочку, не было видно ни единой души.

Мы свернули с тротуара на дорожку, ведущую к дому наркодилера. Я осторожно открыл чугунную калитку и вступил на вражескую территорию. Сашка следовала за мной, настороженно оглядываясь. Во владениях Хичкока царил мир и покой. Над кустами, покрытыми яркими цветами, деловито жужжали букашки. В тени дерева, на тропинке, уходящей за дом, спал толстый полосатый кот. Слева от входа в дом у открытого гаража стоял большой дорогой внедорожник – «Порше Кайенн».

Мы обошли вокруг дома. Несмотря на жару, все окна были закрыты. Однако задняя дверь оказалась не запертой. Я вынул пистолет и осторожно вошел. Сашка за мной следом. За дверью начинался узкий прохладный коридорчик, который привел нас в просторный холл. Помещение было обставлено легкой светлой мебелью. Везде царил порядок. Я не слышал ни одного звука все то время, пока мы перемещались по дому. Похоже было, что центр наркоторговли опустел. Мы опоздали.

– Сережа, я хочу пить, – вдруг прошептала у меня за спиной Сашка.

– Пойдем, поищем кухню, – предложил я, пряча оружие. – Потом продолжим нашу экскурсию.

В поисках освежающих напитков мы быстро прошли по первому этажу и вскоре нашли кухню. Сашка подошла к холодильнику, открыла дверцу и, вскрикнув, отшатнулась. Я мгновенно оттащил ее прочь.

– Что там?

– Сам посмотри, – едва выговорила непослушными губами девушка.

Я заглянул внутрь. На меня тусклыми неживыми глазами смотрела голова какого-то мужчины. Голова лежала на широком блюде, полном крови, натекшей из разрубленной шеи. Лицо было знакомым. Я узнал сбежавшего от меня албанца, третьего участника банды. Так вот куда он так спешил! К Хичкоку. А здесь его ждала страшная смерть. Я повернулся к Сашке и показал на бутылки с пивом, стоящие на полочке в дверце.

– Будешь пить?

Девушка отрицательно мотнула головой. Слов у нее не нашлось. Она просто уничтожила меня взглядом. Я аккуратно закрыл холодильник. К счастью под столом нашелся ящик с бутылками минеральной воды.

После жуткой находки на кухне, просто необходимо было исследовать весь дом. Кто знает, какие тайны еще он скрывает? По крайней мере, тело-то несчастного албанца должно лежать где-то здесь. Я снова приготовил оружие, и мы приступили к осмотру жилища.

Следов на полу, по которым можно было бы определить, откуда на кухню принесли голову, не было. Видимо ее доставили в непромокаемой сумке или пакете. Пришлось выбирать наобум, куда идти в первую очередь. Я решил начать с подвала. У подвалов всегда мрачная репутация. Там принято устраивать застенки, держать несчастных пленников и прятать трупы.

Я оказался прав. Когда мы спустились по узкой лестнице вниз, нам открылось чудовищное зрелище. Подвал был полон мух. Жирные черные мухи сотнями роились в воздухе. В приоткрытое окошко влетали все новые полчища. Воздух вибрировал от их гула. В помещении стояла отвратительная вонь. Запах крови, человеческих испражнений, рвоты. Весь пол был залит какой-то бурой жижей. В углу лежало обезглавленное тело албанца. Возле него валялся небольшой топорик, лезвие которого густо покрывали ржавые пятна. Но не это было самым страшным. Посреди помещения стоял старый венский стул, к которому проволокой было прикручено то, что раньше было человеком.

Я велел Сашке оставаться на лестнице, а сам, осторожно ступая, подошел к мертвецу на стуле. Тот, кто потрудился над этим несчастным, явно не видел смысла жизни в служении гуманистическим идеалам человечества. Но свое черное дело знал, и крови не боялся. У Хичкока практически не осталось целым ничего из того, что можно было отрезать, сломать или вырвать. Вокруг стула валялись бесформенные куски мяса. Скорее по привычке, чем, надеясь на что-то, я прижал свой палец к шее покойника. Поразительно, но в этом истерзанном обрубке еще мерцала крохотная искорка жизни! Я почувствовал едва уловимое биение сердца. Видимо ощутив мое прикосновение, Кункель шевельнулся. Он попытался поднять опущенную на грудь голову, но сил на это у него не хватило. Тогда я осторожно приподнял голову наркодилера и увидел, что он пытается что-то сказать. Я приблизил свое ухо к его изуродованному рту с осколками зубов и напряг слух.

– Это… был… русский… Я ему… сказал все…, – едва разобрал я хрип Хичкока, сквозь мушиный гул.

– Где Никася? – крикнул я по-немецки. Потом на всякий случай еще раз повторил это же по-английски.

– В Париже… Русский ее… убьет…

Голова человека на стуле поникла, сердце больше не билось. Макс Кункель умер.

9

Вернувшись в пансион, я набрал номер Габора. Пора было серьезно поговорить с миллиардером. Для связи с ним, я использовал защищенную от прослушивания линию, поэтому можно было называть вещи своими именами. Голос капиталистического аллигатора был по-прежнему печален. Видимо груз ответственности за присвоенные богатства легче не стал. Как я и предполагал, Габор уже знал о последних событиях. Пастернак своевременно информировал своего хозяина.

– Вы были у этого, так называемого, Хичкока? Никася действительно у него? – с легким беспокойством в голосе спросил меня олигарх.

– Никася в Париже, а Хичкок на том свете.

– Это вы его убрали, господин Баринов? – вежливо поинтересовался Габор.

– Я опоздал. С ним до меня кто-то поговорил настолько грубо, что от парня осталась едва ли половина. Причем не лучшая. Однако Хичкок успел мне сказать, что это был гость из России, а Никасю спрятали в Париже.

– И что вы думаете обо всем этом, господин Баринов?

– Мне кажется, что ваша дочь почему-то очень нужна двум разным группам лиц. Одни ее похитили и удерживают. Почему похитили и для чего удерживают – пока неизвестно. Другие пытаются ее найти, не останавливаясь ни перед чем. Возможно, где-то в вашем окружении происходит утечка информации. Вторая команда знает о моем задании и пытается мне помешать.

– Что вы предполагаете делать дальше? – задал вопрос Габор.

– Необходимо ехать в Париж.

– Так поезжайте! Я распоряжусь, чтобы Пастернак оказал вам любое содействие.