К строевой - годен!

– Там ништяк?

Дневальный утвердительно кивнул.

Подошел Забота.

– Ну как?

– Идет проверка, – постарался солиднее ответить Резинкин.

Услышав такое, Деев повернулся в сторону молодых.

– Молчать, сыны, – пробасил он.

В этот момент из двери, ведущей в туалет и умывальник, высунулся Батраков и заорал на всю казарму:

– Третья рота, у вас тут жопа!

Деев помрачнел и направился лично взглянуть на непорядок.

Дверь каптерки третьей роты открылась, и в коридоре появился бледный капитан Паркин.

– Кто это сейчас так орал, вашу мать! Тут товарища старшего прапорщика жена, а вы так выражаетесь!

Резинкину не нравилась толстая и грудастая жена прапорщика Евздрихина, но она была женщиной. Откуда Батраков мог знать, что она здесь?

Дед Женя не спешил признаваться и скрылся в сортире. Все, кто в этот момент находился в коридоре, начали быстренько тариться по щелям. Включился свет, и тараканы устремились в укрытия. Панорама стремительно пустела.

Резинкин с Заботой поспешили следом за Деевым в туалет – от капитана подальше.

Вскоре офицер остался наедине с дневальным.

– Обормотные бездари, – как всегда оригинально выругался Паркин, обводя взглядом стены и не надеясь привлечь виновного в ругательствах к ответственности, после чего скрылся в каптерке. Но тут же снова вышел. – Почему до сих пор не сменился?

Конопатый поворотил морду в его сторону и громко доложил:

– В туалете жопа, товарищ капитан!

Паркин из белого очень быстро превратился в красного. Стал прямо как рак вареный. Язык его безжизненно упал во рту на отвисшую нижнюю челюсть.

Солдат часто заморгал, не понимая, из-за чего товарищ капитан так резко переменился в лице.

– Фамилия?! – Ярость выплеснулась через край и обожгла рядового. Да так, что он, не переспрашивая, признался:

– Загибобколено.

– Что?! О еб! – Капитан схватился за голову. – Это, кажется, ты из Рязани?

– Такая деревня одна на всю область, – конопатый гордо улыбался. – У нас самая большая ботва у картошки, – и дневальный тут же показал, какая там у них ботва.

– Российской армии гвоздец, – мямлил капитан, медленно закрывая за собой дверь. – Никуда с поста не уходи, пехотинец! – добавил он напоследок.

Деев прошел через умывальник.

– Иди сюда, – поманил его из прохода в туалет Батраков. Зубоскальство сержанта не означало для Деева ничего хорошего. Витя с Заботой тоже пошли. Если там какая дрянь и Деев отбрыкается, то убирать им, точнее, Резинкину, но это мелочи.

На ближайшем к окну очке сидел второй дневальный третьей роты. Лысенький пацанчик восемнадцати лет застыл в позе курицы, несущей очередное яйцо.

– Пока он срет, я наряд не приму, – Батраков не скрывал удовлетворения от собственной выходки.

Оправляющийся стал лупать глазами, не понимая, в чем он мог провиниться.

– Какай, какай спокойно, деточка, – успокоил подчиненного Деев.

Фон под начавшими пробиваться после радикальной стрижки черными волосиками стал красным, и это случилось не из-за натуживания.

– У меня дневальные, когда я сдаю наряд, не срут.

Деев заржал.

– Ну ты и урод!

В этот момент сидящий на очке дневальный хорошенько поддал.

– А-а-а! Газы! – Батраков ломанулся из туалета и неожиданно для себя врезался в грудь здорового мужика. Подняв голову, сержант увидел перед собой комбата.

Если бы у Батракова была матка, она бы у него опустилась.

– Что, товарищи сержанты, молодым спокойно не даете избавляться от следов домашних пирожков?

Женя отступал до тех пор, пока не вдавил каблук в нос сапога Деева. Понятное дело, получил тычок по почке и остановился.

Доделавший дела, видимо, от неожиданного появления высокого начальства, дневальный хотел было подняться с занятого места, но Стойлохряков остановил его:

– Посиди еще немного, сынок, ноги крепче будут.

Резинкин пожалел, что не остался в коридоре.

– Чей дневальный на посту?

– Мой, – нехотя признался Деев.

– Только заступили?

– Нет, сдаю химикам, – Деев показал глазами на Батракова.

– Придется отстоять еще одно дежурство. Когда я вошел на этаж, команды «смирно!» подано не было.

Старший сержант стиснул зубы.

– А теперь, товарищи военнослужащие, займите свободные места по полной программе.

Комбат слыл большим юмористом, но никто не хотел становиться объектом его шуточек.

Пацаны оторопели.

– Быстрее! Снимаем штаны и размещаемся на гнездах!

Первым рванулся исполнять приказание Деев. Он быстрее солдат занял позицию рядом со своим дневальным и преданно уставился на Стойлохрякова.

Резинкин переглянулся с Гришей. В глазах было одно: «Залетели».

– Товарищ подполковник, – начал нудить Батраков, пытаясь выкрутиться.

– Не мычи, теленок, у меня сиськи нету. Снимай штаны и в позицию.

– Может...

– Отставить, вон смотри, сержант уже разместился.

Резинкин вместе с Заботой, скривив рты, нехотя сняли штаны и сели. Батраков повернулся к предназначенному ему очку.

– Ритм одна секунда, – скомандовал он, и Забота тут же начал хлопать в ладоши. Резинкин, желая избежать возможного базара посреди ночи, стал поддерживать сослуживца.

Встав сперва по стойке «смирно», через три такта Батраков двинулся к очку. Он старался выполнять все движения четко под счет. Сержант с отмашкой рук поднял согнутую в колене ногу над первой ступенькой и резко поставил ее на дешевенькую коричневого цвета плитку с такой силой, что она треснула.

Стоя на узкой полоске перед дырой, Батраков замер на мгновение, затем подпрыгнул, прокрутился в воздухе вокруг своей оси, приземлился уже над очком с расставленными ногами, тут же спустил штаны, тряхнув хозяйством перед комбатом, и присел.

– Ритм убрать, – приказал Батраков и с наполненным служебным рвением лицом повернул голову вправо, выполнив команду «равняйсь!», затем стал вновь смотреть перед собой в бесконечность.

– Так и быть, – ласково произнес комбат, – добавлю пять дней к отпуску, люблю шутку. И пятнадцать к сроку службы, строевая хромает.

Батракову стало намного хуже, чем остальным. Деев – так тот просто улыбался.

– Ну вот, теперь вы все засранцы и все равны друг перед другом и передо мной, – комбат стал медленно прохаживаться туда-сюда перед солдатами.

В туалет заглянул Кикимор. Узрев посиделки, он вначале, ничего не подозревая, отправился к свободному пункту приема отходов как раз напротив двери.

Увидев комбата, идущего к нему навстречу вдоль рядка очкистов и продолжающего читать мораль, Кикимор замялся. Вряд ли до него дошел смысл слов, ему было достаточно того, что он наблюдал. Дембель посмотрел на Батракова и по его лицу понял, что Стойлохряков здесь не для того, чтобы помочь им произвести необходимую организму гигиеническую манипуляцию с использованием, как это обычно в армии, листика из устава.

Лицо Кикимора на мгновение сковала судорога, после чего он, в три погибели согнувшись, вылетел прочь в коридор. Его ржание раздавалось уже где-то далеко. Резинкин был уверен, что все они станут героями анекдотов.

– Мне стало известно, что к нам едет ревизор. Вряд ли вы знакомы с классикой...

– Это Гоголь, – подал голос Заботин, успевший закончить десять классов в своем родном Свердловске.

– Не Гоголь, а комиссия. Из округа едут проверять нашу часть. В любой день на этаж могут зайти. Поэтому дежурить будете вместе с химиками, – подполковник прошелся суровым взглядом по сержантам. – Вас пятеро плюс дневальный на тумбочке. Цель – за сутки превратить этот сортир во дворец.

Все стали панически осматриваться по сторонам. Потолок прописала вторая рота, что живет над ними. Дверь в туалет держится на одной петле и поэтому всегда открыта. Широкий подоконник, оконная рама, наверное, никогда и не были белыми. Целого стекла Резинкин здесь никогда не видел, в форточке его вообще не было. Пол – голый бетон, покрытый множеством мелких ямок, в которых в лучшем случае стоит вода после уборки дневальным. Сам постамент – две ступеньки, выложенные коричневой плиткой. Что тут можно сделать?