Террор Бешеного

— О художнике? — удивился Савелий. — О каком художнике?

— Черт, выпала фамилия из головы. — Семеркин хлопнул себя по лбу. — Известный такой… Ну, этот… Как его?..

— Русский?

— Да нет…

— Тициан, Гойя, Веласкес, Микеланджело, Боттичелли, Пикассо, Рембрандт, Матисс, Ван Гог, Дали, Босх, — начал перечислять Савелий всех известных ему художников.

— Да нет, господи! Был еще такой певец… Фильм даже такой был. — Он вновь наморщил лоб и вдруг воскликнул: — Высоцкий о нем еще поет… Ну, этот… Надо же, из головы вылетело его имя…

— Высоцкий? — Савелий очень любил песни Владимира Высоцкого, но ему что-то не припомнилась песня, в которой бы он пел о каком-то художнике, тем более иностранном. — Не знаю, о чем ты говоришь. Может, еще вспомнишь, что они говорили про художника?

— Собственно говоря, они только назвали его, а потом этот Седой назвал какие-то цифры.

— Цифры? Не помнишь какие?

— Четырнадцать, восемьдесят с чем-то. — Он пожал плечами. — Нет, больше не помню. Единственное, что знаю точно, это что число было четырехзначное! — сказал Семеркин, но тут вспомнил, что он только что натворил, и вновь испуганно всхлипнул: — Товарищ старшина, что со мной-то будет?

— Если все сделаешь, как я скажу, будешь продолжать службу с честью и достоинством!

— Я всю жизнь Богу за вас молиться буду! — Он вновь упал перед Бешеным на колени.

— Встань сейчас же! На колени положено вставать только в двух случаях: перед женщиной и перед знаменем Родины! — серьезно проговорил Савелий. — Понял?

— Так точно, товарищ старшина, понял! — Парень поднялся и спросил: — Что мне делать?

— Во-первых, навсегда забыть, что с тобой пыталась сделать эта мразь в офицерских погонах, во-вторых, ты здесь никогда не был и подполковника сегодня в глаза не видел! Понял?

— Понял! — не очень уверенно ответил Семеркин.

Савелий видел, что парень вряд ли сумеет сохранить в тайне происшедшее, а потому поднял руку, обхватил ею затылок Семеркина и чуть нажал на точку за ухом. Тело парня обмякло, и он упал бы, если бы Савелий не подхватил его и не прислонил к косяку.

— Сейчас ты забудешь все, что случилось сегодня вечером. Ты никого не видел: ни подполковника, ни меня, — тихим монотонным голосом начал говорить Савелий. — У тебя прихватило живот, ты встал, вышел из казармы и поспешил в сортир… Теперь ты вернешься в казарму, ляжешь в кровать и крепко проспишь до самого утра…

Перевалив его тело через подоконник, Савелий оттащил парня от здания, настороженно поглядывая по сторонам. К счастью, никто по пути не попался. Усадив Семеркина на скамейку, он опять нажал ему за ухом и спрятался за дерево. Вскоре парень очнулся, удивленно осмотрелся по сторонам, погладил живот, встал и медленно побрел в сторону казармы.

А Савелий вернулся наверх, чтобы осмотреть место, где возмездие настигло подполковника. Булавин действовал так нагло и уверенно, что для своих сексуальных утех использовал диван, стоявший в генеральской приемной, в которой царил полумрак: рассеянный свет падал лишь от уличного фонаря, торчащего рядом с окном.

Подполковник лежал на полу на правом боку. В районе сердца виднелась рукоятка самодельного ножа с наборной ручкой. Савелий сразу заметил, что удар паренька был -не очень сильным: лезвие вошло лишь наполовину. Однако этого было вполне' достаточно, чтобы достать до сердца. На диване валялся портфель, скорее всего принадлежавший Булавину. Осмотревшись, Савелий заметил на отопительной батарее что-то белеющее. Это оказался женский носовой платочек. Не найдя ничего более подходящего, Бешеный воспользовался платком, чтобы, не дай бог, не оставить где-нибудь своих отпечатков. Он открыл портфель, обнаружил там бутылку водки, осторожно откупорил ее и чуть ли не всю водку влил в рот подполковнику, поворачивая и чуть встряхивая его туловище так, чтобы жидкость скорее проникла в желудок. Затем приложил к бутылке пальцы правой руки покойного и поставил ее на диван, рядом с портфелем. По ходу он заметил, что брюки подполковника все еще расстегнуты. Брезгливо морщась, он осторожно застегнул их и заправил рубашку в брюки.

Тут подполковник неожиданно приоткрыл глаза и удивленно уставился на Савелия:

— Старшина?.. Что… со… мной? — с трудом выдавил он из себя.

— Пить меньше надо! — безжалостно бросил Савелий.

— Ты как… разго… вариваешь… со… старшим… офи… цером?.. Да я те… бя…

— Ты и так достаточно натворил в этой жизни, достаточно! — усмехнулся Савелий.

После чего взяв одновременно обе ладони Булавина, поднес их к ножу и плотно прижал ими рукоятку.

— Ты что… делаешь? Мне боль… но! — застонал тот.

— За насилие над телами и душами молодых солдат, за погубленные ни в чем не повинные четыре души, властью, данной мне Космосом, выношу тебе смертный приговор и привожу его в исполнение! — торжественным голосом произнес Савелий.

После чего, не реагируя на стоны и сопротивление Булавина, он повернул тело подполковника лицом вниз и резко нажал ему на плечи, словно тот сам наткнулся на нож, оступившись по пьяному делу.

Внимательно проверив, не выпало ли у него что-нибудь из карманов, Савелий взглянул на платочек, заметил на нем кровь, скомкал его и сунул в карман. Потом вышел из приемной, спустился по лестнице на первый этаж и подошел к окну, через которое и проник в здание, осторожно выглянул наружу: никого не было видно. Он тщательно протер платочком подоконник и окно, уничтожая возможные следы, как свои, так и бедняги солдата, затем осторожно выпрыгнул на улицу, плотно прикрыв за собой раму окна. И уже, нисколько не таясь, вернулся в свою комнату.

К счастью, ему по пути никто не встретился.

На следующее утро труп подполковника обнаружила племянница комдива. Не нащупав у него пульс, Маша немедленно связалась с дядей:

— Валерий Григорьевич, у нас в дивизии ЧП!

— Что теперь стряслось?

— В вашей приемной лежит тело подполковника!

— Кто напился? — недовольно спросил генерал.

— Вроде и напился, судя по пустой бутылке водки, но под ним лужа крови!

— Так он мертв?

— Так точно, Валерий Григорьевич, мертв!

— Господи, только этого не хватало! Кто он?

— Не знаю: лежит лицом вниз.

— Так посмотри или трусишь, госпожа будущий следователь?

— Сейчас… — Девушка подошла, осторожно приподняла покойного за одно плечо, взглянула на лицо и, тут же вернув тело в исходное положение, вновь взяла трубку. — Это Булавин. Кажется, сам себя ножом прямо в сердце…

— Кажется?

— Во всяком случае, держится за рукоять обеими руками.

— Кто-нибудь еще знает?

— Пока нет!

— Больше ни к чему не прикасайся, закрой дверь на ключ и никого не пускай до моего приезда! Я сейчас заскочу к военному прокурору и захвачу с собой следователя!..

— Слушаюсь, товарищ генерал! — По ее взволнованному голосу было ясно, что происшествие выбило Машу из колеи.

— Держись, девочка! — ласково ободрил генерал племянницу.

Осознав, что убит Булавин,, комдив успокоился. Ему еще при первом знакомстве не понравился этот офицер-выскочка: слишком много чванства, всезнайства. Кроме того, генералу не нравилось, что ему слишком часто напоминали, как внимательно следует относиться к родственнику «большого» человека. Избегая обострять отношения по пустякам, он старался как можно меньше общаться с Булавиным, но почти подряд произошли странные смерти солдат-первогодок, да еще в то время, когда именно Булавин оставался в дивизии за старшего командира. Тут, естественно, генерал решил, не привлекая внимания, осторожно провести собственное расследование.

Именно он первый заметил, что во всех четырех случаях вскрытие производил один и тот же военврач Потылихин Владимир Александрович, что отчасти насторожило генерала. Он вызвал доктора на приватный разговор, однако тот держался, как Зоя Космодемьянская на допросе у немцев: «никакой ошибки быть не может, все сделано по правилам, и солдаты умерли от болезни».

Тем не менее, разговаривая с доктором Потылихиным, комдив чувствовал, что тот чего-то недоговаривает и старательно отводит глаза в сторону, словно боясь, что генерал сможет прочесть в них правду. Но ощущения-то к делу не пришьешь. И когда приехал майор ФСБ Воронов, оказавшийся к тому же еще и бывшим афганцем, комдив искренне поверил, что этот майор так просто не сдастся и сумеет довести дело до конца.