Месть фортуны. Фартовая любовь

— Хиляй ко мне, кент! — подала ему руку Капка и поставила рядом.

— Ты один десятка стоишь! — сказала громко.

— Это точно! — похлопал себя пацан по худеющему животу.

— И меня возьмите! — продирался к Задрыге ершистый, как ежик, Митька. Ему было девять лет.

Самый упрямый и молчаливый, он ушел из дома три года назад. Случилась в семье беда. Посадили в тюрьму отца-бухгалтера. Мать на третий день привела с улицы чужого мужика. Потом и другие наведываться стали. Митька не выдержал однажды. Вытолкал очередного кобеля. Мать скандал закатила. Митька пригрозил ей, если не перестанет позорить — сжечь вместе с хахалем живьем. Та не поверила. А через день, выведя из дома младшую сестру, облил керосином весь дом и поджег. С одной спички большой пожар получился.

Мать и впрямь сгорела в нем. А хахаль — успел выскочить. Голяком через весь город скакал без оглядки. Митька с сестрой в этот же день пришли в подземку.

Пацан люто ненавидел проституток. Он узнавал их по запаху издалека и всегда швырял в них камни и бутылки.

— А меня примете? — робко глянула на Задрыгу большеглазая Тоська. Этой уже тринадцать лет исполнилось. И многие малыши звали девчонку мамой.

— Ты, что? С ума сошла? — удивился Борис,

— Я мышей и крыс боюсь! Они даже мертвецов едят! И меня сгрызут когда-нибудь! — выдала давний страх.

— А там тебя в тюрьме сгноят! Или менты подстрелят. Ты же не умеешь быстро бегать, ноги больные! — останавливал девчонку Борис.

«Тоська смотрела на Задрыгу. Та, оглядев девчонку бегло, сказала:

— Тебе очень нужно скорей слинять отсюда. Но не к нам. Слаба ты для фарта. Но я беру тебя. Не в малину. Станешь старика присматривать. Файный кент, — оглянулась на Короля, тот понятливо подморгнул.

— Хамовку будешь готовить, стирать, убирать в доме. И сама — в тепле и сыте задышишь.

— А меня он не будет колотить? — спросила девчонка, боявшаяся крепких трепок. Ее слишком часто били, сколько себя помнила.

Родителей своих она не знала. Ее в недельном возрасте, прямо из роддома, в казенном белье, подкинули на порог к богатой семье. У них своих детей не было.

Тоську взяли. Из жалости. Хозяин семьи — толстый мужик, в летах, работал директором мясокомбината. Жена — медсестра, совсем молодая баба, польстившаяся на сытость и положение мужика. Она не беременела от своего мужа, видимо, из-за его возраста. До нее он имел три семьи. Там оставил пятерых детей, больше десятка внуков. С ними он иногда виделся. Подбрасывал мяса. Но подолгу не общался. Его раздражали бывшие жены — старые, огрузневшие, ругливые. Он предпочел им миловидную, молодую бабенку, умевшую крутиться на одной ноге. Ее он кормил и наряжал, ее обожал, с нею он себя чувствовал гораздо моложе. Она никогда не жаловалась На болячки и усталость, как прежние жены. Она всегда пела, смеялась, радовалась своему бабьему счастью, довольствовалась тем, что имела.

Оставить Тоську у себя посоветовал ей муж. И хитро прищурившись, шепнул ей на ухо:

— Скажем, ты родила! Пусть от зависти лопнут. Что я и в шестьдесят — мужик. Авось, вырастим. Да и тебе, когда я на работе, скучно не будет. Все не одна, сначала привыкнешь, потом полюбишь, — уговаривал жену.

Та согласилась взять, как игрушку. Забаву в дом. Но… За девчонкой потребовался уход. Пеленки и распашонки, молоко надо было покупать каждый день, купать и вставать к ребенку по ночам. Это вскоре надоело. И баба уже вслух жалела о своей оплошности.

Вдобавок, Тоська была болезненной и некрасивой, черной, как галчонок, она даже на самую малость не походила ни на кого в семье. На свою беду была горластой. Очень любила быть на руках. Не понимая, что живет в чужой семье, где рассчитывать на любовь и тепло — бессмысленно.

Вскоре в семье охладели к Тоське. О ней забывали надолго. Порою целыми днями лежала в мокрой постели, надорвав горло. Вскоре разучилась кричать, поняв бесполезность.

Ее заметили, когда встала на ноги и сама, без посторонней помощи, стала ходить. Это не вызвало особой радости.

Девчонка оказалась любознательной и залезала в шкафы, столы, тумбочки, разбивала вазы, фужеры, бокалы, ломала всякие безделушки. Поначалу ее ругали, потом стали бить.

Тоська особо боялась гибкого хлыста. Он больно впивался в тело и причинял долгие муки. Но Тоська не понимала, почему взрослым можно брать в руки все, а ей нельзя. И однажды добралась до косметички.

Ох и отвела душу перед зеркалом, пока никого не было дома. Все французские духи вылила на себя. В лаке, в кремах, красках блаженно уснула на диване. Вскочила от дикого визга вернувшейся с работы женщины. Та в ярости избила девчонку так, что наплевав на сытость, она рванула в дверь, крича одно:

— Спасите!

Тут соседи выскочили. Завели к себе, стали успокаивать, утешать девчушку. Ругали бабу, избившую Тоську до черна. Вызвали милицию. Показали ободранную хлыстами спину ребенка.

Милиция, пообещав разобраться, поговорила с директором мясокомбината. Вышла от него с полными сумками. Втолкнув Тоську обратно в квартиру, посоветовали хорошо себя вести и быть послушной. Не лезть, куда запрещено.

Теперь Тоську не били хлыстом. Чтоб не было видно синяков, с утра до ночи держали в углу, ставя коленями на соль или горох, на изрубленные поленья. Если она выходила из угла, получала кулаком по голове.

Девчонке было шесть лет, когда поняла, что эта семья ей совсем чужая, и от нее надо убежать навсегда. Так и сделала после того, как баба насовала ей кулаком в бока и чуть не оторвала уши за разбитое зеркало.

Тоська молча выбежала и без оглядки старалась подальше и поскорее уйти от ненавистного дома.

Она уснула в сквере на скамейке, уже под вечер, где ее нашла милиция.

Нет, не баба, директор мясокомбината заявил о ее исчезновении. И милиция снова вернула Тоську.

Баба, в наказание, лишила девчонку конфет. Но та видела, куда их спрятали, и достала. Съела все. До тошноты, через силу, назло.

Ее оставили спать в углу.

Она хотела свернуться калачиком на толстом ковре. Но баба залепила пощечину и снова поставила на колени.

А утром в дверь позвонила милиция. Увезла хозяина. Вскоре его посадили за растрату. И баба все зло срывала на девчонке. Она колотила ее днем и ночью. Придиралась по всяким мелочам. То под утро заметила вдруг, что Тоська не вымыла ноги. И хлестала девчонку ремнем. То не нравилось, как та подмела на кухне. Или не там повесила полотенце. Поводов было много, а жизнь стала невыносимой.

Тоська убежала из дома ночью, одевшись потеплее, прихватив с собой буханку хлеба.

На улице встретился сердобольный забулдыга, какой и отвел ее в подземку. Здесь она жила много лет. Никто Тоську не искал, не пытался вернуть в чужой дом. О добровольном возврате она и не думала.

— Сможешь хозяйкой в доме стать? — спросила девчонку Капка.

— Если бить не будут, — ответила та, покраснев.

— Тогда и мы с тобой! — вызвались два брата-близнеца, Колька и Шурик.

Эти подростки приглянулись Задрыге с первого прихода в подземку. Они были старше Капки на пару лет. Их давно пыталась сманить к себе местная шпана. Выманивали уговорами и куревом, сладостями и вином. Но не получалось. Мальчишки упорно отказывались корефанить с блатарями и накипью города. Они жили в штольнях уже третий год. Наверх почти не выходили. У них в этом городе случилась своя трагедия. В автомобильной аварии погибли родители. Сразу оба. Возвращались с работы на автобусе. Тот на гололеде перевернулся. Занесло его от большой скорости. Половина пассажиров погибла. Остальные навсегда остались калеками.

Колька и Шурик тогда ходили во второй класс.

— Есть у вас родня? — спрашивали ребят представители власти. Мальчишки тогда плохо ориентировались. И называли имена друзей родителей.

— А бабки иль деды имеются?

— Есть. Мамка говорила, что наша бабка — молодайка. Уже шестой мужик у ней завелся! — вспомнил Шурик.

Но ни адреса, ни телефона ее мальчишки не знали.