Месть фортуны. Фартовая любовь

— Приморись! — и сам сел, закурив нервно.

— Мать? Не темнишь? — спросил, глядя исподлобья.

Король даже отвечать не стал. Внутри все дрожало от злобы.

— Давно ее видел?

— Давно. Тогда мне двенадцать лет было.

— Одна она у тебя?

— Теперь уж ничего не знаю о доме. Писем нет.

— А кому посылаешь? — нахмурился Лангуст. И подняв телефонную трубку, набрал номер, заговорил тихо, ласково, голосом бывалого кобеля:

— Аллочка, родная моя, запомни адресок и сделай срочный разговор! Я тебя, радость моя ненаглядная, отблагодарю. В долгу не останусь! — продиктовал адрес с записки.

— Морись, канай! Через час-другой потрогаешь со старухой! — бросил короткое Королю. У того сердце защемило от радости, вся злоба на Лангуста мгновенно улетучилась. Король и не ждал для себя такого подарка. Он не подозревал, что став фартовым, через годы и беды, он в глубине души всегда помнил и любил мать. Он волновался, как мальчишка.

Когда зазвонил телефон, Король бросился к нему со всех ног:

— Мамо! Ты? Это я! Остап!

Мать поначалу плакала, не могла говорить, отвечать на вопросы. Успокоилась не сразу. Сказала, что посылки его она получила. Все хорошо. Но не в них радость. Его хочет увидеть. Совсем изболелась. Хоть перед смертью на сына хочет глянуть. Пусть бы фотографию прислал. Какой теперь? Уже взрослый. Спрашивала — есть ли семья? Почему не едет в гости? Ведь вот отец умер. Год назад. А сообщить было некуда — не имела адреса.

Сказала, что все старшие давно уж имеют семьи, детей. Никто не остался жить в деревне. В Полтаве двое сестер. А брат — в Мурманске — в моряках. Иногда приезжают навестить. Оставляют на лето внуков. Те уже учатся в школе. Помогают ей. Но осенью и зимами — одна зябнет.

— Болит мое сердце за тебя. А тут еще Андрейка подгадил, он в Москве учится, в аспирантуре, на физика. И сказал, что видел твое фото на доске уголовников, будто в розыске ты теперь. Как отпетый ворюга. И под фото — наша фамилия, твое имя и отчество. Даже год и место рождения! Скажи, то правда, сынок? — заплакала мать в трубку.

Остап молчал, подавившись ответом.

И мать поняла;

— Остап! Сокол мой! Закинь лихо! Возвращайся в хату! Ко мне! Я тебя любого люблю! Деньги уходят. А мы — всегда друг у друга! Под сердцем! Воротись, сынку! Не можно мне жить без тебя, родной! Ты же вся моя радость! Весь свет!..

Остап обещал матери навестить ее при первом же удобном случае, зная, что не сдержит слово и никогда не приедет в свою деревню, из какой невинным, чистым мальчонкой вырвала его без жалости милиция.

Нет, он не отправил ей фотографию. Долго терзался, прокручивая в памяти весь разговор с матерью. Было больно и обидно, что в свою хату не может приехать. Узнает милиция. Тут же нагрянет. И будет, как тогда…

Он обжигал это чувство водкой, пытаясь забыть всех подряд. И брата-физика, ставшего москвичом, не пощадившего старую мать. И сестер, забывающих ее на целую зиму.

Он плохо помнил их лица, голоса. Но всегда, в лихие минуты, вспоминал глаза матери.

В этой бесшабашной, трудной жизни только она любила его по-настоящему. Не на словах. Он это понял. Она любила его любым. И ждала всегда…

— Все! Завязываю! Слиняю, в откол! Смоюсь к матери! — решал Остап после каждой такой ночи.

— А там тебя лягавые — за жопу! Не успеешь и поздороваться! — издевался голос изнутри.

— Куплю дом в другом городе. Перевезу ее. Кенты помогут Кто докопается?

— А как купишь? По липовым ксивам?

— Вызову! Пусть она это сделает! На свое имя! — спорил сам с собой. Но вскоре отказывался от всего разом.

Новое дело, попойки и шмары снова глушили память, она переставала болеть, напоминать, что не в малине на свет появился.

Перевернула его душу встреча с Задрыгой. Он помнил, как увидел ее впервые. Светлое облако в туче кентов. Она была так хороша в тот день, что Король вмиг забыл, зачем он появился в малине Шакала.

Медвежатник понимал, что мог бы увезти ее на край света, жить там с нею по липовым ксивам до конца. Но согласится ли она? Вряд ли! Слишком привязана к фарту, пахану.

— Любит ли она меня? — задавал себе не раз этот вопрос Остап. И, однажды, решил проверить, спросив:

— А если меня замокрят лягавые в деле, что станешь делать? — глянул Капке в глаза.

— Закопаю! — ответила, не сморгнув.

— И все? — похолодел Король.

— Ну, еще помяну! — усмехалась Капка.

— А как?

— Ну, как всех…

— И забудешь?

— Если Фомка будет дела валить, часто тебя вспоминать станем…

— Капля! Я тебе безразличен?

— Ты самый кайфовый кент в малине!

— И все? — удивился Король.

— Не коли меня! — отворачивалась Задрыга.

Лишь в холодном купе поезда, возвращаясь от Сивуча, прижалась девчонка к Остапу, обняла его. И задремала…

Раза два она садилась к нему на колени. И, заглянув в глаза, спрашивала:

— Кайфуешь, кент?

Остап злился на нее. Но Задрыга тут же могла успокоить, мимоходом чмокнув в щеку, подпрыгнув при этом легкой пружиной. Но тут же вытирала губы носовым платком.

Вся малина потешалась над Королем и Капкой. Кенты говорили медвежатнику не раз, что Задрыга это — бочка сухого пороха. И никогда не знаешь, когда она рванет. Но огня и осколков будет много…

Даже Лангуст, приехавший к Сивучу, вызвал Короля из дома на перекур. И отведя подальше от ушей Задрыга, сказал:

— Стерегись этой стервы! В ней от бабы ни хрена нет! Выбрось из души, пока не поздно. Ей и тебя замокрить, как два пальца отделать. Как кенту ботаю! Вон Паленого ожмурила и не сморгнула, хотя «с зелени» кентовалась с ним. Своими клешнями… Такого законника! Она его тобою только дразнила! Допер? Ты — игрушка для нее! И не больше…

Но Остап не верил,

— А как зовут тебя? Имя твое? — спросила Задрыга, внезапно повернувшись к Королю от окна.

Тот не сразу сообразил. И вытянув себя из воспоминаний, ответил:

— Кентам положено знать лишь кликуху.

— Выходит, я только кент? — прищурилась Капка. И, рассмеявшись, сказала:

— Но и кентов поминают не по кликухе!

У медвежатника холодный пот на лбу выступил.

— Жмурам без разницы! — выдавил сквозь зубы жестко.

— Ну, вякни, как мать звала? — подошла совсем близко.

— Остап…

— Не идет тебе это имя! Ты лучше! Красивее и добрее. А имя грубое, как коряга! Наверное, отец назвал?

— Не знаю.

— Король, даже лучше! Мне больше нравится. И тебе подходит! — оглядела медвежатника, словно впервые увидела.

— Капля! Не серчай! Я люблю тебя! Я не могу ни жить, ни дышать без тебя! Зачем насмехаешься надо мной?

— А черт меня знает! — внезапно нахмурилась девчонка и предложила:

— Давай завтра смотаемся в подземку, наберем кентов, сколотим свою малину. На зелени за год Сивуч таких фартовых слепит всем на зависть! Фалуйся!

— А как Шакал? Отпустит нас?

— Я сама с ним потрехаю! — пообещала Задрыга. И Король согласился:

— Заметано! Я с тобой!

Едва они собрались позавтракать, в хазу вернулись Шакал с Глыбой. Увидев Капку с Королем, довольно разулыбались, подсели к столу.

— Ой, мужички! Так проголодалась, аж в сиськах ломит! — проверещал Глыба бабьим голосом.

— Живой Сивуч? — спросил Шакал обоих.

— Все в ажуре! — ответил Король за двоих.

— С Лангустом свиделись у него, — глянула Капка на Шакала.

У Глыбы кусок в горле застрял:

— Не замокрила плесень ненароком? — спросил, едва продохнув.

— Успею с этим. Вякал, что по слову Медведя возник. Так это иль стемнил?

— Верняк ботал! — подтвердил Шакал.

Капка с облегчением вздохнула.

— А вы где шныряли? Небось, дело провернули? Чего ж не колетесь? Вон какие довольные! Кайф из лопухов дымит! Кош тряхнули? — поинтересовалась Капка.

— Городских кентов с мусориловки сняли! Всех скопом! Вместе со шпаной!

— Ты? Зачем? — удивилась Задрыга.

— Медведь отдал их к нам в малину! А своих кентов как не выручить? Вот и возникли! Теперь ажур! — потирал пахан руки, весело подморгнув Капке.