Золото дикой станицы

Щелкнул взведенный курок, Димон приставил дуло прямо ко лбу Турецкого.

— Я тебя остановлю, падла…

— Да я ее второй раз в жизни вижу. Я просто не люблю, когда женщин бьют, извини… — Турецкому не хотелось выяснять с Димоном отношения, тем более что он видел — у того от ревности совсем крышу снесло.

— Ты себе в жопу свое «извини» засунь! Я тебя, думаешь, к Куренному отведу? Нет, гад, я Куренного в такие дела вмешивать не буду. Я тебя сам пристрелю. Прямо здесь кончу!

Турецкий услышал крики и шум, которые доносились со стороны кабака. За спиной у Димона он увидел между деревьями сполохи огня. Но Димон не обращал никакого внимания на шум, он видел перед собой ненавистного ему москвича, который решил отбить у него девушку.

— Ты ее уже трахнул? Скажи, трахнул? — орал он, не помня себя от ревности. Он не стрелял только по одной причине, потому что хотел узнать правду — было у Лены что-то с москвичом или нет? А москвич держался на удивление спокойно, игнорируя Димона и это приводило его в еще большее неистовство.

Турецкий всматривался в темноту и казалось, его вовсе не тревожит собственная судьба.

— Дима, смотри, там пожар…Кажется, кабак горит. Да посмотри, черт тебя подери, там же Куренной остался!

Димона ревность привела почти в истерическое состояние, голос его поднялся до визга:

— Клал я на пожар! И на всех клал! Сука! Ты мне надоел до чертиков! Убью на хер!

В ту же секунду Турецкий услышал выстрел, но к своему немалому изумлению он даже не почувствовал боли и остался стоять, а вот Димон повалился, как подкошенный.

— Руки подними! — услышал негромкий приказ у себя за спиной Турецкий и медленно оглянулся. Метрах в десяти от него стояли трое ворыпаевских, его наметанный глаз сразу узнал в них участников утренних «переговоров». Один из них держал в опущенной руке пистолет.

Вот тут Турецкий впервые за последние три дня растерялся, хотя события этих дней никак нельзя было назвать предсказуемыми.

— Спасибо… Он бы меня точно застрелил. — Турецкий старался не подавать вида, что растерян и удивлен. И хотя он и попал из огня да в полымя, но получается бандиты спасли его жизнь. Правда, она и сейчас висела на волоске. Но если бы у них были намерения его убить, они сделали бы это сразу. Что им стоило выстрелить дважды — и в казака, и в свидетеля убийства?

— Братва, а этот вчера на разборке был… Я его бачил. Он ихний, — кивнул на Турецкого один из ворыпаевских, здоровенный громила с выпуклым лбом и глубоко посаженными глазами, что делало его похожим на медведя гризли. Почему именно гризли — Турецкий не смог бы объяснить, просто у него сразу возникла такая ассоциация. А медведи гризли ох какие коварные и злобные, — мысленно предостерег себя Турецкий.

Вооруженный пистолетом бандит негромко приказал:

— Вперед иди. Тихо…А то вслед за этим отправишься.

— Да, да, конечно… — Турецкий пошел вперед, лихорадочно обдумывая ситуацию, в которую он попал на этот раз. Он не видел, как за деревом притаилась Лена, боясь пошевельнуться, и испуганно смотрела ему вслед. Ее бледное лицо освещали отблески пожара, зубы стучали от холода и страха. Знал бы дядя Володя, к кому сейчас попал в лапы Турецкий, он обязательно что-нибудь придумал бы…От страха у нее бешено колотилось сердце, а от бессилия хотелось взвыть.

В станице опять дружно лаяли собаки, слышались испуганные голоса станичных жителей.

— Та шо це таке? — кричал возмущенный женских голос. — Та хоч бы одна ночь прошла спокойно.

— Воду, несите воду, — кричал какой-то мужик. — А то сейчас огонь перекинется на деревья, потом на хаты — все погорим!

Со всех сторон бежали люди, гремели ведра, скрипели вороты колодцев. Ночная жизнь в станице была гораздо оживленнее дневной. Огонь поднялся столбом к небу, слышался треск полыхающих стен строения и уханье, стихия того гляди могла выйти из-под контроля. Встревоженные голоса людей разносились по всей округе, собачий лай становился все истошнее. Когда бандиты с Турецким скрылись в темноте и Лена услышала, как захлопали дверцы машины, потом звук работающего мотора, она наконец пришла в себя. Габаритные огни машины быстро удалялись, и Лена, едва сдерживая слезы, побежала домой, не разбирая дороги. Несколько раз она едва не упала, спотыкаясь в темноте, и если бы не голоса по всей станице, она бы от страха разрыдалась. Вот и родная улица, а вот и калитка, распахнутая настежь. Володя метнулся к ней и обхватил руками, прижав ее голову к груди. Лена разрыдалась.

— Шо?! Шо случилось? Хто тебя обидел? Скажи! Я его сейчас на месте уложу!

Он тряс Лену, как тряпичную куклу, а она не могла сказать ни слова, пока не выплакалась.

— Кто меня обидел, того уже застрелили. Но ты не думай, он мне ничего не сделал. Не успел, — наконец смогла она успокоить дядю, все еще всхлипывая, как ребенок.

— Та хто це?! — возбужденный Володя лихорадочно гладил Лену по голове, а сам уже представлял себе страшные картины нападения на его любимую племянницу и хотел немедленно действовать — стрелять, рвать на части, топтать ногами, душить руками. Гнев застилал его глаза, все внутри кипело от переполнявшей его ненависти к обидчикам Лены.

— Ворыпаевские бандиты убили Димона, а Александра Борисовича забрали с собой… Увезли… — опять заплакала Лена. Теперь она уже плакала не от обиды, а от страха за себя — впервые она поняла, что против грубой силы ее силенок недостаточно. Одновременно она плакала и от страха за Турецкого. И оттого, что поняла — он тот, о ком она мечтала с тех пор, когда узнала, что существует такое понятие как любовь. Ее студенческая любовь осталась в прошлом, словно в другой жизни, и казалась такой мелкой, ненастоящей, придуманной. И все переживания были ненастоящими. Нынешняя любовь была совершенно другой — огромной, необыкновенной. Она переполняла душу и хотелось только одного — видеть Александра, Сашу, Сашеньку, держать его за руку и прижаться к его плечу. Ей больше ничего не нужно — только видеть его, и чтобы он смотрел ей в глаза. Хоть бы его не убили! — молилась она про себя и тихо плакала.

Володя запер калитку и повел ее во двор, обняв за плечи.