Дождь для Джона Рейна

И попытался поднять ее.

Она откинула голову и посмотрела на меня:

— Я хочу закончить.

Я наклонился, подхватил ее под мышки и поднял на ноги. Одной рукой обхватил за шею, второй — взял под бедра, шагнул вперед и оторвал от пола. От удивления Наоми рассмеялась и обняла меня за шею.

— Я тоже хочу кое-что закончить, — сказал я.

Гостиная соседствовала с крохотной кухонькой и маленькой спальней. Я направился в последнюю. На полу лежал футон — хлопчатобумажный матрац. Став на него, я аккуратно положил Наоми на спину. Ее руки скользнули с моей шеи и стали гладить лицо. Обеими руками я взялся за ее стринги, она приподняла бедра, и трусики соскользнули по округлостям ягодиц. Я сорвал их с ее щиколоток и отбросил в сторону.

Упершись руками в футон, я целовал ее шею, груди, живот, пробираясь к изгибу бедер. Она схватила меня за волосы на затылке и больно потянула, но я заставил ее подождать, прежде чем сделать то, чего она жаждала.

Когда наконец это произошло, она сделала резкий выдох и еще крепче вцепилась мне в волосы. Я подтянул колени выше, обеими руками взялся за ее ягодицы и поднял их над футоном. Я слышал, как она говорила: «Еще, еще, продолжай», — чувствовал, как она обхватила меня за шею второй рукой. Подняв глаза, увидел, что мышцы ее живота напряглись, груди слегка колышутся от движений моей головы и рук.

Я не торопился. Она была чистой, соленой и одновременно сладкой на вкус. Ее пальцы перебирали мне волосы, иногда дергая, иногда вцепляясь в них, в такт моим прикосновениям. Я не суетился, несмотря на то что ее руки подгоняли меня.

Я слышал, как Наоми снова и снова повторяла «еще». Ее ноги поднялись у меня за спиной, бедра обхватили голову, закрыв уши, поэтому голос доносился до меня издалека, как из-под воды. Ноги Наоми напрягались все сильнее, пальцы продолжали сжимать мне голову. И вдруг ее тело расслабилось и в комнату вернулся звук.

Я опустил ее на футон и посмотрел на нее. В комнате стало немного светлее. Я заметил зелень ее глаз и, не задумываясь, сказал:

— Ты прекрасна.

Наоми приподнялась и взяла мое лицо в свои руки.

— Agora, venha aqui, — произнесла она на португальском. — Иди сюда.

Я приблизился к ней. Она потянулась ко мне, но у меня был свой план.

Я просунул руки ей под мышки и охватил ладонями лицо. Опустил голову и закрыл глаза — так меня когда-то учили молиться. Я чувствовал ее губы на своем лице, губы, шепчущие безмолвные слова.

Прошла минута, может быть, две. Наши движения — вперед и назад — замедлились, как волны, набегающие на берег и отступающие от него. И я понял, что готов.

Она изогнула шею, ее поцелуи стали требовательнее. Казалось, она издает что-то вроде урчания.

— Давай же, — уловил я. Ее губы тянулись к моим.

Сейчас. Все сейчас.

Она ударилась об меня, не сдерживаясь, не останавливаясь. Я держал ее лицо в руках и продолжал безудержно целовать. Она подняла колени, я почувствовал, как бедра и лодыжки скользят по мне. Мы двигались все быстрее. Наоми обхватила ногами мою спину. Я слышал, как она стонет. Спина моя изогнулась, кончики пальцев уткнулись в футон, и я дал себе разрядиться с долгим возгласом «Куссу!», в котором звучали и боль, и сладость.

Силы вытекли из моего тела, неожиданно я почувствовал себя тяжелым. Я лежал на футоне рядом с Наоми, глядя на нее, моя рука покоилась у нее на животе.

Она повернула ко мне голову:

— Это было восхитительно.

— Да, — согласился я улыбаясь. Мои конечности, казалось, превратились в желе.

Наоми положила свою ладонь поверх моей и сжала ее. Какое-то время мы не двигались. Потом она заговорила:

— Могу я что-то спросить?

— Конечно.

— Почему ты сначала сопротивлялся? Уверена, ты этого хотел. И знал, что я тоже хотела.

На секунду я закрыл глаза, заигрывая со сном.

— Возможно, я боялся.

— Боялся чего?

— Не знаю точно.

— Это мне надо бояться. Когда ты сказал, что хочешь что-то закончить, я чуть не подумала, что ты снова собираешься меня отшлепать.

Я улыбнулся, все еще с закрытыми глазами.

— Я бы так и сделал, если бы ты это заслужила.

— Если бы я тебя огорчила.

— Но ты сделала наоборот. Ты сделала меня счастливым.

Я услышал ее смех.

— Отлично. Но ты так и не сказал мне, чего боишься.

Я задумался. Дремота накрывала меня, словно одеяло.

— Привязанности. Как ты сама поняла, я давно ни с кем не был.

Наоми снова рассмеялась:

— Как мы можем привязаться? Я даже не знаю, кто ты такой.

С усилием я открыл глаза и посмотрел на нее:

— Ты знаешь это лучше, чем многие.

— Может быть, именно это тебя и пугает, — предположила она.

Я чувствовал, что если останусь здесь еще хотя бы ненадолго, то обязательно засну. Я сел и провел рукой по лицу.

— Ладно, — сказала она. — Я знаю, что тебе нужно идти.

Она права, конечно.

— Разве? — спросил я.

— Точно, — ответила она. Пауза. Потом: — Мне хотелось бы увидеться еще. Но не в клубе.

— В этом есть смысл, — согласился я, возвращаясь к своему обычному режиму безопасности. Она нахмурилась, услышав мой ответ. Я понял свою ошибку, улыбнулся и постарался исправить ее. — После сегодняшнего вечера не думаю, что мне удастся соблюдать правило «не ниже талии».

Наоми рассмеялась, но смех не был искренним.

Я воспользовался ванной, потом вернулся в прихожую, где натянул на себя все еще мокрую одежду. Она была холодной и липкой.

Наоми подошла, когда я завязывал шнурки. Она успела расчесать волосы и надела темный фланелевый халат. Ее взгляд был долгим и задумчивым.

— Попробую тебе помочь.

— Не знаю, что ты на самом деле можешь сделать.

— Я тоже. Но я хочу попробовать. Я не хочу… Я не хочу завязнуть там, откуда не смогу выбраться.

Я кивнул:

— Это хорошая причина.

Наоми сунула руку в карман халата и достала листок бумаги. Протянула руку, чтобы передать его мне, и я снова увидел бриллиантовый браслет. Я взял ее за запястье, нежно.

— Подарок? — с любопытством спросил я.

Она покачала головой:

— Это мамин.

Я взял бумажку и увидел, что на ней написан номер телефона. Я положил листок в карман и дал ей номер моего пейджера. Мне хотелось, чтобы она могла со мной связаться, если что-то обнаружится в клубе.

Я не пообещал: «Я позвоню». Не обнял — одежда слишком мокрая. Лишь быстро поцеловал, повернулся и ушел.

Тихо пробираясь по коридору к лестнице, я думал о том, что Наоми вряд ли рассчитывала снова меня увидеть. И допускал, что она права. Осознание этого было таким же слякотным, как и мокрая одежда.

Спустившись до первого этажа, я какое-то время смотрел на выход из дома. На секунду представил себе, как Наоми обнимала меня здесь. Казалось, это было так давно. Я чувствовал неприятную смесь благодарности и желания, приправленную чувством вины и сожаления.

И подобно внутренней вспышке, с холодной чистотой прорезавшейся сквозь туман моего изнеможения, до меня вдруг дошло то, что я не решался сформулировать раньше — даже самому себе, — когда она спросила, чего я боюсь.

Именно сейчас ко мне пришло осознание того, что все закончится плохо, и если не в это утро, то в следующее. Или в то, которое наступит после следующего.

Я вышел через задний ход, где не было камеры. На улице все еще лил дождь. Первый свет нового дня был серым и немощным. Я долго шагал в мокрых туфлях, пока не поймал такси, в котором и доехал до гостиницы.

12

На следующий день я связался с Тацу по пейджеру и через доску объявлений и договорился о встрече в сенто — общественных банях «Гиндза-ю». Сенто — чисто японское явление, хотя после войны, когда в новых квартирах стали появляться собственные ванны, начался их закат. Тогда сенто потеряли свою гигиеническую функцию и стали просто местом, где можно было хорошо провести время. Поэтому, как и все, где ценится не продукт, а сам процесс, сенто никогда не исчезнут. Ведь в неспешном ритуале потения и отмокания, в предвкушении глубокого расслабления при погружении в воду, которую только с большой натяжкой можно назвать горячей, во всей этой процедуре присутствуют элементы самопожертвования, праздника и медитации, непременно сопутствующие той жизни, за которую стоит держаться.