Глаз ведьмы

— Суп не понравился? — отметил «Чичиков». — Конечно, к азиатской кухне нужно привыкнуть, но в ней есть свои прелести, каких не найти ни в одной из европейских… Чай выпьете? А вот и печенье с предсказаниями.

Он с улыбкой подал Мякишеву круглый шарик из обжаренного теста, и, суеверный, как все люди опасных профессий, Трофимыч загадал — что здесь написано, то и сбудется!

— Благодарю.

Он, по примеру Павла Ивановича, налил чая в пиалу и разломил печенье. Вытянул бумажную ленточку и прочел четко отпечатанный на промасленной бумажке текст: «Ваши паруса надувает ветер перемен. Умело управляйте ими».

«Ветер перемен? Это точно!» — усмехнулся Александр Трофимович.

— Что вы вытащили? — спросил «Чичиков».

— Это глубоко личное, — загадочно улыбнулся Мякишев и, как чашу с вином, поднял пиалу с чаем.

К удивлению Серова, неделя в реанимационном боксе пролетела незаметно — то брали кровь, то приезжала дребезжащая тележка с аппаратом для снятия кардиограмм, то обход врачей, а к вечеру молоденькие сестрички непременно заглядывали в «стек лянную клетку» — как окрестил свое временное место пребывания Сергей, — чтобы поболтать с молодым симпатичным пациентом, рассказывавшим занимательные истории.

Начальник отделения тоже не оставлял своим вниманием, и благодаря его усилиям, а также заботе остального медперсонала Серов вскоре почувствовал себя значительно лучше: лекарства и могучий организм неуклонно делали свое дело. Постепенно прекратились мучительные головные боли, возникавшие при малейшей попытке вспомнить, что предшествовало «стеклянной клетке», меньше стали трястись руки и ноги, когда он садился или приподнимался, появился аппетит, и подполковник поверил в выздоровление.

— Так, так держать! — осматривая его, приговаривал Валерий Николаевич и снисходительно похлопывал по крепкому плечу. — Главное, сила есть!

Кто не знает продолжения знаменитой поговорки, но Серов промолчал, не желая отвечать колкостью на замаскированную насмешку. Он приметил, что начальник отделения вообще по характеру мужичок вредный, занозистый и любит цепляться: есть такие, которых хлебом не корми, а дай сунуться куда не следует. Пусть им даже сопатку разобьют, но они, утирая красные сопли, все равно станут собачиться и язвить. Видно, предки у Никишина бродили по Руси скоморохами и в генах передали потомкам неистребимую любовь к «красному словцу», цепляющему за печенки и заставляющему публику выходить из себя.

— Да, сила есть, — Валерий Николаевич решил смягчить допущенную бестактность. — Кости целы, мясо нарастет. Поднимемся, Сергей Иванович!

В принципе подполковник, наверное, хороший человек, приятный в общении — вон как медперсонал к нему липнет, — но Никишин заранее невзлюбил его, как только услышал о нем по телефону. Невзлюбил за то, что чуть было не взял из-за него на душу смертный грех. Хорошо, сейчас обошлось, а дальше как? Эта мысль мучила Валерия Николаевича, изводила до осатанения, и он бесился, не зная, к кому и как придраться.

Зато у Сергея с головными болями ушла и непроницаемая темнота, застилавшая память. Словно начала потихоньку приподниматься завеса, скрывавшая прошлое. Нет, Серов прекрасно помнил, кто он и откуда, помнил родителей, родных и знакомых, номера телефонов и даже номер своего пистолета. Помнил все, кроме того, что произошло накануне трагедии, приведшей его на госпитальную койку.

Первое воспоминание, прорвавшееся сквозь туман, показалось ему странным и нереальным — он стоял в чужой кухне, а у его ног, прикованный браслетом наручника к трубе парового отопления, скорчился мокрый и грязный Лев Маркович Зайденберг. А сам Сергей почему-то был в бронежилете, каске, с автоматом и даже в противогазе!

Наверное, это все же не воспоминание, а рожденный в мозгу образ: после убийства Лолы стало ясно, что Зайденберг где-то поблизости, а не слинял за границу, и слишком сильно хотелось достать его и задержать. Вот он и привиделся в таком странном обличье. Как иначе объяснить?

Но возвращавшаяся память упрямо подкидывала одну картинку за другой, и Серов старался увязать их между собой, постоянно прислушиваясь к внутренним ощущениям — не шевельнется ли в мозгах приступ тошнотворной боли? Кажется, нет, тогда нужно рисковать и идти все дальше и дальше, выстраивая в логическую цепочку всплывающие воспоминания. Не ждать же в конце концов, когда ему соизволят раскрыть глаза добренькие медики? Да и знают ли они сами все до мелочей? Откуда им, ведь они не были там, где его положили на носилки и сунули в открытый люк санитарной машины. Это он там был, он все видел, он обязан вспомнить все, каждую деталь: жест, взгляд, шорох…

В один из вечеров он вдруг ясно вспомнил, как поднимался по обшарпанной лестнице старого дома рядом со знакомым майором из спецотряда. На площадке у двери квартиры возились подрывники, и молоденький боец с болтавшимся на груди противогазом изготовился стрелять из гранатомета.

В палате было почти совсем темно, свет давно погасили, только в коридоре тускло светился ночник на столе медсестры, и Серов мог очень живо представить картины из прошлого, лежа с открытыми глазами и глядя в потолок. И прошлое поплыло перед ним, как на экране.

Вспышки автоматных очередей из мрачного провала прихожей, где клубилась пыль и плавали белесые космы слезоточивого газа. Уже знакомая по первому воспоминанию кухня, и опять он увидел там прикованного к трубе наручником Зайденберга. И еще какие-то люди рядом, а потом он тянет Леву к столу и вдруг на них обрушивается непонятная чудовищная сила.

Серов встряхнул головой. Видение исчезло. Однако, похоже, Лев Маркович Зайденберг ему не привиделся, а на самом деле был там? Судя по всему, проводилась операция по его задержанию? Но отчего он вспоминается не иначе, как прикованным к трубе? И кто стрелял из коридора? Да, и вот еще один пока неразрешимый вопрос: почему в мыслях постоянно вертится Фомич, любивший помянуть чужих покойничков?

Вспомнил! Сергей рывком сел и замер — ударит боль в голове или нет? Обошлось! И он с облегчением выдохнул скопившийся в груди воздух. Слава Богу, обошлось!

Итак, Фомич стукнул о Зайденберге, которого взяли в заложники. Точно, все так и было! А Трофимыч не хотел, чтобы они сами освобождали Левку, но предложил загнать информацию в Управление по борьбе с организованной преступностью. Серов настоял на операции и, скорее всего, в ходе нее получил травму. Вот отчего Зайденберг все время вспоминается прикованным к батарее. Тогда к месту майор из спецотряда, стрельба и подрывники. Однако что же произошло в квартире? Ведь они ворвались в нее, это точно, и он не только видел Леву — тот был у него в руках, и Серов собирался выводить пленника. И тут…

И тут словно вновь накидывали таинственное покрывало и хрустальный шар переставал показывать картины случившегося. С каждым днем воспоминания становились все более связными, однако Сергей ни с кем ими не делился и постоянно предпринимал все новые и новые попытки проникнуть за порог тайны, скрывавшей последние сцены перед госпиталем. Но пока безуспешно.

Примерно через неделю Серова перевели в отделение. Он отказался от отдельной палаты и попросился в двухместную. Его соседом оказался трузный отставной пожарный — большой любитель поесть всласть и неисправимый храпун.

У него Сергей попросил кусочек газетки и завернул в нее сохраненный носовой платок: все время пребывания в боксе он его прятал, а когда вывозили на каталке в отделение, по примеру покойного генерала зажал в кулаке, чтобы никто ничего не заметил. При переводе передали принесенные отцом или тетей Клавой белье, спортивный костюм и тапочки, но сурово следивший за порядком и решивший самолично проводить больного Валерий Николаевич Никишин разрешил надеть лишь трусы.

— Ничего, в отделении облачитесь, там уже не моя воля и власть. Передавайте привет Игорю Викторовичу. — В ответ на недоуменный взгляд Серова объяснил: — Он будет вашим лечащим врачом. Помните, приходил вместе со мной, плотный такой, с бородой?