Один на льдине

Скажу только, что в Киевской тюрьме провел два года, пока шло следствие.

Это были два года зависания над бездной. Если это состояние еще на что-то похоже, то лишь на борьбу в партере из классики: зрителю - скучно, борцу - тяжело, судьям - все равно, кто победит в этой схватке.

6

Хочу напомнить читателю, что вживание в образ капитана Аристова или вживление этого образа в собственное сознание, как некий чип, не прошло бесследно. Работа в имидже мента оставила в моем сознании соответствующие поведенческие стереотипы. Даже мыслил я по-ментовски, как разведчик приучает себя думать на языке врага. Меня не стригли, как всех - еще шли очные ставки и опознания. И это усугубляло настороженное отношение сокамерников ко мне. Все сознавали, что актер в роли мента - не есть мент, но тупость и агрессивность среды я ощущал постоянно... Вообразите себе кота и собаку. Каким ни будь этот кот индифферентным в отношении собаки - собака все равно проявит инициативу, она будет гонять кота, гонимая темным инстинктом.

Тупость и юридическая беспомощность даже видавших виды заключенных непреодолима. А образование, полученное мной в "Нижне-Тагильской юридической академии", давало мне возможность оказывать заключенным консультативную помощь, многие дела стали разваливаться и возвращаться на доследование. Это не нравилось в "кумовской"47 но позволяло мне не только сохранять личную суверенность в камере, но и быть над ней.

Остап Бендер говорил, что нужно чтить уголовный кодекс, и если б те, кто попадает на нары, исполняли наказ Великого Комбинатора, то девяносто, примерно, процентов заключенных тискали бы по кабакам своих пассий, а не тюремные подушки, не зависели бы от "шнырей"48, от "Левитана".49 Они не терпели бы голод и холод "трюмов".50

Им не пришлось бы "косить", чтоб попасть на свежие простыни "больнички", не надо было бы, привязав к зубу хвост селедки, заглатывать его на ночь, чтобы вызвать отравление организма собственной желчью и симулировать так называемую "механическую желтуху", весьма опасную для истощенного зека.

Им не надо было бы заглатывать наборы шахматных фигур, чтобы пусть ценой резекции желудка загибаться на той же "больничке" и ловить "сеансы", глядя на белые халаты медсестер.

И я постоянно пребывал в состоянии войны на два фронта: ментам я был неугоден как юрисконсульт, а заключенным - как мент, пусть и знаменитый, пусть и сам капитан Аристов. И я шел через "трюмы", через камерные "кипежи", через "отрицаловку", через личные одиночные бунты против тюремного паскудного быта.

...Шло время. Раз в два-три дня, как я уже говорил, меня увозили на очные ставки. А они шли и шли - всплывали по делу все новые и новые эпизоды, связанные с Азербайджаном, Грузией, Прибалтикой, с Киевом и Москвой. Кто-то из потерпевших из приграничья соглашался лететь на опознание, кого-то и шанежками не заманить. Но зека спит, а срок идет.

7

Позволю себе коротенько остановиться на этом, чтобы читателю было понятно: если ты на воле, среди людей ощущаешь иногда дежавю полного одиночества, то здесь оно усиливается стократно. Как-то я уже говорил, что если человека силой тянут на дно, то у него остается один путь - это путь наверх. И мне, чтоб уйти наверх, поступки диктовало не столько знание Уголовно-процессуального Кодекса, сколько звериный инстинкт самосохранения.

Повторяю, я все отрицал.

Что такое очная ставка, на которой ты узнаешь пострадавшего, а он мучительно выбирает тебя из нескольких похожих на тебя человек. Милиция берет их обычно с улицы, а потом дает им справки - освобождения от работы, после чего они, блея от счастья, бегут сачковать на законных основаниях. Пострадавший же вглядывается в эти лица. Они сливаются в одно, и уже все кажутся схожими и преступными. "Вот если бы нос Петра Иваныча да к подбородку Ивана Кузьмича...".

И чаще всего не опознает никого.

Или он все же находит своего обидчика. Но раздумывает: а надо ли того уличать? Дело-то сделано, незаконно приобретенный и незаконно отнятый капитал не вернешь, а хлопот чуть-чего - не оберешься.

Бывает и опознают.

Но ты ведь не знаешь, стоя среди прочих: что в черепе опознавателя?

Я хитрил, как мог.

Следователь говорит обычно:

- Сядьте в таком-то порядке.

Потом идет за пострадавшим и в коридоре тихонько советует ему обратить внимание на второго, например, слева гражданина. То есть, на тебя. Он и будет до упора рассматривать этого второго слева. И вот, зная эту процедуру, я успевал поменяться с кем-то местами.

А однажды привезли из Москвы Зюню Кассо. Того, жена которого не хотела верить, что золотые червонцы и пятерки у Зюни изъяло ЧЕКа, и была уверена, что Зюня пропил их с дружками в московских рюмочных.

И здесь мое глупое сердце умягчается.

...Оказывается, что когда разгонщики ушли, забрав из кроватных стоек золотые червонцы и пятерки да ничтожные часы, пришла со службы Цыля. Хитрый Зюня подумал, что мы тоже пришли следом за ней, но стоим за входной дверью и подслушиваем: что же он будет говорить? А потому стал громко работать на нас. Он кричал:

- Были уже у нас из ЧеКа! Я отдал им все: царскую монету, часы Буре и твои золотые-таки часики! Ты ответишь перед суровым законом за хранение валюты и махинации! Стыдно, Цыля! Ведь ты член партии!

Цыля-таки не поняла: какие чекисты?! Какие золотые пятерки?! Она была уверена, что Зюня лжет, как радиоприемник. Пьет в рюмочных водку и закусывает плавленым сырком с перчиком за двадцать две советских копейки на проданные алкашам часы! Она в крик, она срывает с головы шиньон и посыпает голову пеплом старческих надежд. Она бежит на Петровку и заявляет на мужа Зюню, что он со своими алкоголиками утащил у нее приданое. Зюню трясут. Зюня говорит, что это было ЧеКа, а не какие-то мнимые алкоголики. Ему объясняют, что с Петровки никого не посылали с обыском по этому адресу. Значит, были алкоголики! Цыля требует арестовать мужа и вернуть ей дамские часики фирмы "Мозыръ" с медальоном. Зюня от тяжких и форсированных переживаний получает легкий инсульт.

Вот как объяснял ситуацию Юдкин.

8

Зюня пришел на моё опознание, как маршал на парад. Весь бостоновый пиджак в значках - от ГТО до комсомольских - и в юбилейных медалях. Кажется, он сразу меня узнал. Узнал, но, видимо, подумал, что здоровье дороже.

И вот он здесь, на грани свершения возмездия. Ему хочется возмездия, и он, щурясь, смотрит на меня, жует бледными в старческих родинках губами, и открывает, было, рот. Но я с яростью ору:

- Чего вы так на меня смотрите?! Я никого не резал, не убивал, не грабил! Чего уставился?!

Интеллигентный и благовоспитанный читатель подумает: "А чем ты, Коля Шмайс, бахвалишься? Тем, что обчистил убогого Зюню, довел старого едва ли не до края могилы?" Разумеется, в тон моего повествования иногда врываются оттенки приязни или неприязни к персонажу. Но прошу меня простить: тогда Зюня казался мне отпетой мразью и в оценке этой личности я до сих пор не могу быть хоть сколько-нибудь объективным.

И Зюня принимает мудрое решение: нет, говорит, я этого человека не опознаю среди присутствующих. Он понимал, что ничего не поправишь, а молча жить спокойней. Следователь сильно поморщился. И сказал мне с еле сдерживаемой яростью:

- Завтра я приготовлю вам сюрприз!

И меня удалили в камеру.

В Киеве шел снег. Es Schnee, как говорят в Германии. Я видел его ход через решетку камеры, когда утром выводили в "воронок" и везли к неугомонному следователю. Снег как снег. Я вовсе не предполагал, что он мог сыграть в моей судьбе роль уходящей натуры, которую так любят снимать кинематографисты и которую ловят, как птицу счастья.

9

На следующее утро я увидел в кабинете следователя нечто похлеще, чем орденоносный пиджак маэстро Зюни: столешницы письменных столов были покрыты дипломами, печатями, справчонками, льготными билетами из моего конотопского схрона...