Охота на пиранью

ртолет, где густые кроны более-менее защитят от неприцельного автоматного огня с бреющего полета. Никто не станет, преследуя беглецов, устраивать лесной пожар – очень уж рискованно...

Вот только эти татуировки... Полное впечатление, что тут попахивает не просто унижением личности, а еще и неплохим расчетом. Кем бы ни был здешний «хозяин», он изрядно богат, судя по чудесному городку в глуши, и вполне может оказаться кем-то вроде местного удельного князька. А в здешних местах, где на многие сотни километров тянется тайга, где города вроде Шантарска далеки, словно Марс или Луна, нравы испокон веков были самыми патриархальными. «Закон – тайга, прокурор – медведь» – по этому нехитрому правилу жили и при царе, и при коммунистах, а уж теперь, когда полуфеодальный уклад вдруг совместился с огромными деньгами «новых русских»... Что, если уголовные татуировки преследуют строго определенную цель? И каждый здешний участковый, каждый деревенский житель будет знать, что из отдаленных лагерей задал тягу жуткий тать и убивец, какой-нибудь живорез Семен-Вырви-Глаз с подругой, Кровавой Катькой? В охоте может участвовать масса хороших и добрых людей, ни о чем не подозревающих. Свято верящих, что ловят живореза и варнака. Нечто подобное было с группой Морского Змея – в более цивилизованных местах, правда, но это еще более осложнило дело, потому что и по радио, и по телевидению дважды в час напоминали о группе особо опасных преступников, стремящихся покинуть пределы области...

Предположим, Морской Змей, что твой колобок, благополучно избежал всех опасностей и прибыл на базу, не потеряв ни одного человека. Но там было шестеро «морских дьяволов», и у них не висела на шее питерская искусствоведка двадцати трех лет, сроду не отмахивавшая с е р ь е з н ы х концов по дикой тайге...

В конце концов он незаметно задремал – когда обдумал все, что следовало.

...Он спал чутким волчьим сном и моментально проснулся от п о с т о р о н н е г о звука. Несколько секунд лежал во мраке, мгновенно привязав себя к реальности. Темнотища, хоть глаз выколи – ночь выдалась безлунная, а фонари поблизости от тюрьмы не горели. Потом справа проник свет. Это отперли дверь камеры, и длинный прямоугольник резкого света протянулся от нее до противоположной стены. На всякий случай притворившись спящим, Мазур наблюдал сквозь прижмуренные веки. Шумно, по-хозяйски топая сапогами, вошли знакомые поганцы – усатый Мишаня и его напарник. Оба несли тяжелые табуретки, а бритый – еще и какой-то непонятный с первого взгляда предмет, за которым тянулась длиннющая тонкая веревка. На плече у Мишани висело помповое ружье.

Тайна предмета тут же разъяснилась: бритый установил его в углу, что-то повернул, нажал – и вспыхнул свет. Обыкновенная настольная лампа с длиннющим проводом, но вкрутили туда, пожалуй что, пятисотсвечовку, так что направленный в потолок сноп ослепительного света залил камеру, кроме уголка за самой лампой. На нарах зашевелились, забормотали люди, кто-то дико, истерически вскрикнул спросонья.

–