Реквием для свидетеля

— Вот этого.

— Вы не ошибаетесь?

— Н-н… нет.

— Встаньте, Першин.

Встал.

— Пройдите к окну.

Прошел.

— Вернитесь, сядьте.

Вернулся, сел.

— Анфиса Ивановна, вы подтверждаете, что именно этого человека видели с вашей клиенткой Градиевской в понедельник семнадцатого июня в операционном зале «Лефко-банка» на Вавилова, 38?

«Значит, закопать решили все же меня… Нет, положительно никогда раньше не видел эту каргу!..»

— Да. Подтверждаю.

— Спасибо. Все свободны. Першин, со мной.

Когда бы под коваными сапогами Первенцева в галифе и «сталинке» лязгал металлический пол, метрономом отбивая секунды оставшейся до камеры исполнения смертных при говоров жизни, приговоренный Першин был бы спокоен; но под кожаными подметками следовательских мокасинов не было ни звука — ковровая дорожка на лаковом нескрипучем паркете поглощала шаги, и цивильный костюм серел под люминесцентными светильниками коридоров и лестниц; и сердце Першина молчало, ибо приговоренным он не был, как не было за ним ни вины, ни правды, ни конвоя. Так молча они и проделали обратный путь — человек-функция и господин-никто.

В кабинете Первенцева, еще более сузившемся после прокурорского, ожидали знакомый капитан и штатский в мутных очках. Першин вошел и также сел, найдя в этом единственно возможное выражение протеста — не стоять же навытяжку.

— Скажите, Першин, вы были в курсе финансовых дел вашей супруги?

— Я уже отвечал на этот вопрос.

— А вы еще раз ответьте! Знали ли вы о счетах гражданки Градиевской?

— Нет, не знал.

Первенцев звякнул ключами, отпер сейф у окна, вынул оттуда большой черный пакет.

— Что было в этом конверте? — В его руке появился плотный продолговатый конверт без марки — тот самый, в который Першин вложил пять тысяч для Алоизии.

— Откуда мне знать?

— И вы никогда прежде не видели этого конверта?

— Нет, не видел.

Это было уже совсем глупо, словно он мальчишкой не ходил в кино и ничего не знал о дактилоскопии. Штатский в мутных очках качнул головой, усмехнулся и стал вынимать из пухлого саквояжа штемпельную подушечку, дактилокарту, методично раскладывать свои причиндалы на уголке следовательского стола.

— А этого, Першин? — вынул из пакета следователь второй, точно такой же конверт.

Всего их было два. Один — у Алоизии; другой оставался дома в Глазовском. Они произвели обыск?!

— Что все это значит? — заерзал Першин.

— Это — вещественные доказательства. Предметы, которые могут служить средствами выявления виновных либо опровержения обвинения. Вот этот конверт мы нашли в столе убитой. А этот — в вашем, Першин, столе, — не торопясь, доходчиво объяснил следователь.

— А как вы попали…

— …к вам в квартиру? В соответствии со статьей 119 УПК — не ожидая указаний прокурора и предусмотренного срока. Все формальности нами соблюдены, не беспокойтесь.

— Будьте любезны, ваши пальчики. — Не дожидаясь согласия, эксперт взял его запястье и поочередно «прокатал» ногтевые фаланги по поролоновой подушечке, пропитанной липкой типографской краской.

— Какой размер обуви вы носите? — успев отщелкать нужное на машинке, поинтересовался Первенцев.

— Сорок третий.

Светлые, стоптанные на внешнюю сторону туфли, извлеченные из бездонного черного пакета, оказались на столе рядом с двумя конвертами.

— Ваши?

— Мои.

— Не жмут?.. Это ведь сорок второй. Молчание.

— Зачем вам понадобились туфли Альберта Сухорукова? Вам передала их Сорокина?.. А, Першин?.. Мне скучно с вами, ей-Богу. Вы слышите меня? Вы отказываетесь отвечать на вопрос?

— Да.

— Что «да»?

— Отказываюсь отвечать.

На стол легли развернутые веером доллары. Много. Он совсем забыл о них.

— Сколько денег вы хранили дома?

Першин стал подсчитывать в уме. Концы с концами не сходились никак, молчание затягивалось. Следователь ждал терпеливо, не отводя глаз. Неправильно названная сумма могла быть истолкована не в пользу Першина.

— Не хотите отвечать? Дома, в железной шкатулке? Ну?

— Кажется… две с половиной тысячи.

— Значит, это ваши деньги?

— Наверно. Вам виднее.

— Кажется, вы говорили, что собирались занять у Градиевской денег и для этого приехали к ней на работу? Это — располагая суммой в две с половиной тысячи долларов?.. Откуда они у вас?

— Из конверта.

— А конверт откуда?

— От пациента.

— От какого?

— Не помню. У меня их много.

— Что вы не помните? Кто дал вам две с половиной тысячи?

— Да.

— И все-таки? От какого пациента? Кто он? Мы ведь проверим всех, Першин.

— Проверяйте.

— Послушайте. Эти деньги от пациента или из квартиры Градиевской? Вы понимаете, как это важно для вас?.. Как такой же нестандартный конверт со светонепроницаемым слоем на внутренней поверхности оказался у Градиевской, если вы ей ничего не передавали?.. В нарушение всякой мыслимой тактики допроса я вас за уши тяну, подсказываю вам! Почему вы не хотите себе помочь? Неужели непонятно, что вы таким образом покрываете убийцу своей жены? Если вы не виноваты…

— А зачем вам все это нужно? — устало перебил его Першин. — Все же так удачно сходится: я со своей любовницей Сорокиной, переобувшись в туфли ее отчима, проник в квартиру своей супруги Градиевской, пытал ее, требуя снять деньги со счета в «Лефко-банке», а потом убил и забрал имевшуюся в наличии сумму. Затем убил свидетельницу Сорокину и спрятал труп…

— Хватит болтать!!! Я не так глуп, как вам это представляется, гражданин Першин! Сейчас меня интересует непосредственный исполнитель, а не наводка, подозревать в которой вас у меня есть все основания.

Першин подумал, что окажись он на месте следователя, он точно так же стал бы подозревать завравшегося вдовца — если не в убийстве, то в причастности к нему. Инкриминировать ему убийство было невозможно, следов в квартире Алоизии быть не могло. Но подозревать в косвенном участии Первенцев был вправе.

— Предъявите мне обвинение? — безразлично поинтересовался он.

— Да! По статье 181 УК «Заведомо ложное показание». Кроме того, я подозреваю вас в причастности к преступлению, предусмотренному статьей 102 УК «Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах». В качестве меры пресечения избираю заключение под стражу. Обвинение вам будет предъявлено не позднее десяти суток. Копию постановления вы сейчас получите. Вы имеете право на защиту и обжалование моих действий в суде, согласно…

Он еще что-то говорил, потом долго печатал на машинке постановление, уходил к прокурору и снова печатал. Потом в комнате появился прапорщик внутренней службы и предложил следовать за ним в изолятор.

Першин испытал облегчение.

19

В сизо спать не довелось. Когда подошла его очередь лечь на нары, Першин отказался. Все происходившее вокруг и без того казалось сном, словно между ним и двадцатью тремя сокамерниками было установлено толстое стекло цвета разбавленного молока. Ответ на вопрос, который он задавал себе, — хочет ли поскорее избавиться от этого навязанного соседства, от мата, жуткой вони, духоты, неопределенности? — не был однозначным. Здесь он, по крайней мере, знал, что находится на дне, в тюрьме, где действуют, другие законы — уравнивающие его в правах с другими заключенными под стражу, здесь положение его было не выше и не ниже товарищей по несчастью, в то время как «наверху» он постоянно чувствовал себя на середине каната, который трещит под ногами и того гляди лопнет; ощущение, что все пытаются столкнуть его в пропасть, не покидало ни на минуту.

Со времени, когда он был похищен, прошло семнадцать дней.

«Через семнадцать дней я должен быть на ногах», — вспомнилось ему жесткое требование Графа. Почему именно через семнадцать?.. Сегодня тридцатое июня. Имел ли Граф в виду просто окончание месяца или что-то должно произойти? Он собирается покинуть пределы страны или наметил теракт?.. На первое или на тридцатое?.. Мог ли Граф, двое суток пробыв в бессознательном состоянии, точно воспроизвести число?.. Первое, что он спросил, придя в себя: «Какое сегодня число?» Першин тогда еще саркастически ответил: «Середина июня»…