К строевой - годен!

Не дожидаясь милости от дембеля, лейтенант со второй попытки залез в кузов.

Юра не всю жизнь был ботаником, когда-то он плавал и мышцы у него не успели утратить силу. Вроде не старенький, да тут еще и водочка.

Его непродолжительная возня сменилась вдруг басовитым:

– Куда! Ты чего, козел!

Вначале из чрева кузова появилась нога Агапова. Далее лейтенант неуклюже перекинул дембеля через борт. Вышедшие из воды и стоящие по краям лужи солдаты остолбенели. Никто даже не стал уворачиваться от брызг, и так все были в грязи с головы до пят.

«Ваше благородие» резко вынырнул из жижи вне себя от негодования. Он смахнул грязную воду с лица и яростно стрельнул глазками в лейтенанта, который уже спрыгнул с кузова в воду и спокойно смотрел на дембеля, положив руку на кобуру пистолета.

– За козла ответишь, сосунок.

Взглянув на оружие, «ваше благородие» заорал:

– Что смотрим, духи?! Вцепились в кузов и понесли транспорт на своих могучих плечах!

Два раза никому не пришлось повторять. Каждый нашел для себя местечко и постарался покрепче вкопаться в скользкое, вязкое дно.

– Ты тоже! – рявкнул на Агапова лейтенант.

Дембель нехотя вперся в кузов.

– Газу! Товарищ майор, газу!

Холодец не видел, что там за дела такие творились, но, высунувшись из кабины и повернув голову назад, он заметил грязнющего злого Агапова. Молодец лейтенант!

– У меня яйца намокли! – придурошно заорал дед Женя, откликаясь на еще более усилившийся ливень.

Лейтенант расправил легкие:

– У кого намокло, подхватить хозяйство в зубы! Газу!

«Шишига» дернулась вперед и откатилась назад.

– Враскачку! – командовал Юра, все больше трезвея.

Витя Резинкин стоял возле Агапова и, стиснув зубы, добросовестно упирался. Никому не улыбалось стоять под дождем вечно. Лучше быстрее в кузов, а затем в тепло кунга к «буржуйке» обсыхать, кушать кильку с черным хлебом и пить чай.

– Еще! – орал не своим голосом лейтенант, и личный состав откликался на его призыв большим усердием.

Резинкин бычился, как мог, он даже закрывал глаза, чтобы они не вылезли из орбит с натуги, и не думал сейчас о том, что ни дед Женя, ни «ваше благородие» в полную силу не толкают, а лишь делают вид. Он очень хотел выбраться из лужи.

– Еще!

«Как он орет! Никогда бы не подумал», – Резинкин снова уперся мослами в кузов, пытаясь заставить «шишигу» двигаться вперед.

Ливень не стихал ни на секунду. «ГАЗ-66» ходил взад-вперед, все больше увеличивая амплитуду.

– Вместе!

И тут лейтенант почувствовал от людей отдачу. Он спинным мозгом ощутил, что они, отравленные сегодня утром каким-то дерьмом, смогут, они сделают.

Транспорт взревел недуром и неожиданно для всех выскочил на ровный участок дороги.

Мудрецкий посмотрел на часы. Без десяти.

– Все в машину, немедленно!

Они успели. Успели к сроку!

Вываливаясь около ворот парка из кабины, Юра улыбался. Вошел в кунг. Натоплено, аж жарко. На топчане развалился клювоносый Кобзев.

– Здоров, ну и погодка.

– Да, – Мудрецкий плюхнулся на стул. – Толкать пришлось.

– Все, расписывайся в журнале, я сваливаю.

Мудрецкий молча расписался.

– Готово.

– Отлично. Счастливо подежурить.

Евздрихин выдохнул:

– Спасибо, Костя. Успели. Теперь молчок, понял? Держи бабки.

– Петр Петрович, какие проблемы, – басил выложившийся Кикимор. – Катайтесь на здоровье, – пять сотен ушли к дембелю в карман.

Движок они перекинули минута в минуту. Как и рассчитывали. Вырвали один, вырвали другой. Поставили. Шито-крыто. Без оборудования, что есть в боксе, и не справились бы вдвоем. А так лебедка по рельсам бегает, кран в миниатюре. Главное, не суетиться.

Вроде обошлось.

– Поехали, до казармы довезу.

Прапорщик не скрывал своего удовлетворения, запуская новенький двигатель.

– Слышишь, как работает? Поет!

Заботин прибежал в офицерское общежитие – длинный одноэтажный барак на краю села Чернодырье – и передал приказ комбата явиться всем офицерам в расположение части.

Только что притопавшему из наряда Мудрецкому так хотелось к своему взводу, что он не постеснялся произнести несколько нехороших слов. Тем более что остальные матерились куда более грубо.

Стойлохряков рвал и метал, и металл рвал тоже. Три фрагмента стальной ручки бегали между пальцами до тех пор, пока на плацу не застроили весь батальон, все триста человек.

Начальник штаба Холодец подал команду: «Смирно!»

Комбат, выйдя на середину, «Вольно» не откатил.

Никто не знал, чем вызвано столь спешное построение.

Бабочкин шептал на ухо стоящему перед ним в строю Валетову:

– Не иначе война!

– Если б война, вокруг бы были одни грибы.

– Какие грибы?

– Ядерные.

Бабочкин перекрестился.

– Скажешь.

Комбат прочистил горло.

– В батальоне ЧП! Мне только что звонили из штаба дивизии с Киржей. Оказывается, у нас в столовой плохо кормят! – Пузо комбата колыхалось, а сам он распалялся все больше. – Сынки, да вы знаете, что такое голод?! Вы же понятия не имеете! Выйдите, пожалуйста, выйдите, кто писал анонимку! Я этому человеку ничего не сделаю, я только хочу в его глаза посмотреть. Пусть он мне скажет при всех, что у нас хреновая жрачка!

То ли среди выстроенных военнослужащих не было того, кто сочинил и неведомым способом отправил кляузу в дивизию, то ли комбат отпугивал своим страшным видом потенциального признанца, то ли словам командира о том, что тому, кто выйдет, «ничего не будет», таинственный аноним не верил. Роты застыли в строю, словно каменные.

Леха знал про себя, что это не он. Нет, точно, он не мог. И Фрол не мог.

– Химики не виноваты! – выкрикнул Простаков во всю глотку.

Кто-то хыхыкнул, но батальон не заржал, чувствуя настроение предводителя.

Мудрецкий стоял справа от него и повернул голову.

– Молчи, – шикнул он.

– Извините, – начал оправдываться Алексей.

– Вижу, никто не выходит. Ладно, скажу в массу! Запомни, товарищ нехватчик, говно может сделать один, а разгребать его всем миром. К нам пообещали направить комиссию из округа. С завтрашнего дня начнем усиленно готовиться. Химики, на месте! – рявкнул Стойлохряков. – Остальные – разойтись!

Майор Холодец подбежал к отдельному взводу.

– Кто сказал?

– Я! – гордо ответил Леха, делая шаг из строя. – Рядовой Простаков!

– Вы не понимаете важности воинской субординации, товарищ недавно военнослужащий.

– Честная служба – крепкая дружба. Правдиво служить – классным воином быть!

Подошел комбат.

– Откуда это?

– Устав внутриказарменной службы капитана Большебобова.

Стойлохряков оскалился.

– Знаю такого. Славна армия пидормотами. Лейтенант Мудрецкий, за мной в штаб. Личный состав – в казарму. Рядовой Простаков связывает вместе пять ломов и начинает мести плац.

– Ничего себе, да как же ломами-то?... – Леха не знал, куда ему деваться.

– Разговоры, – набросился на него Холодец. – Перед тобой командир части, а не чего-нибудь там между ног болтается! Молчать должен, словно глухонемой. И нечего мне глазки красные строить, словно животное какое с рогами и копытами!

В штабе батальона, небольшом двухэтажном зданьице старой постройки, кабинет Стойлохрякова занимал половину верхнего этажа, но не выглядел огромным, когда в нем находился его хозяин.

– Садись, Юра.

Мудрецкий сел. Комбат снял плащ-палатку, бросил на стол кепку и уставился в карту района, на которой были отмечены все народно-хозяйственные и военные объекты.

Петр Валерьевич молчал недолго:

– Ты тут всего ничего, а уже врагов нажил, лейтенант. Как же так?

– Врагов? – Юра не понимал, где и кому он мог перейти дорогу.

– Читай, – комбат протянул листок бумаги.

Из старой газеты вырезали буквы и наклеили на тетрадный листок в клеточку:

– «В „УАЗ-469“, номер 43–01, 11 мая заменен двигатель».