Код Маннергейма

Черт! Он сморщился и положил ладонь на живот — начался приступ. Результат нервного дня и позабытых рекомендаций врача о необходимости регулярного питания — больной желудок тут же напомнил о себе.

Впрочем, произошедшее занимало далеко не всех, вынужденных коротать ночь в небольших комнатках «Новостей». Женщин-редакторов, на плечи которых ложилась основная нагрузка подготовки выпусков: ежедневная рутина выбивания или выпрашивания информации из официальных и не очень источников, организации съемок, написания и монтажа сюжетов и своевременной выдачи сделанного в эфир, — занимала вовсе не эфемерная свобода слова. Измученные продолжающимся почти сутки бесконечным днем, они думали о том, как бы умудриться хоть немного отдохнуть, чтобы сил хватило на всю рабочую неделю, до следующих выходных.

В эти счастливые дни можно спокойно поговорить с детьми и мужьями. Переделать массу необходимых домашних дел. И даже, если повезет, что-нибудь почитать. Или, — о, счастье! — наконец-то, заняться собственными лицами и телами. Скромные мечты рабочих лошадок о непритязательном отдыхе в привычном теплом стойле. Заместительница Шаховцева Маргарита Оганесян в очередной раз просматривала новостийные ленты информационных агентств в поисках свежих сообщений но, очевидно, все затихли до утра.

Так всегда и бывает при крупном ЧП. Сначала — лавинообразный поток информации. Позже, когда уже увезли раненых, а медэксперты занимаются телами тех, в чьей судьбе случившееся поставило последнюю точку, когда спецслужбы уже преодолели вечный хаос первых минут, а очевидцы, возбужденные и ощущающие свою значительность — «вот же судьба, — мужику, что рядом стоял, полголовы снесло, а у меня — ни одной царапины», — уже разъехались по домам, первый информационный поток превращается в редкие капли отдельных сообщений. Следующий день — это время комментаторов.

— Ну ничегошеньки нового нет! Может, федералы уже успокоятся и нас наконец отпустят домой? — мечтала вслух Оганесян, прихлебывая бог знает какую по счету порцию давно остывшего кофе.

— Ах, Маргоша, как бы это было замечательно! — как всегда эмоционально поддержала ее Лялечка Крикунова, — Мне завтра, то есть уже сегодня, утром маму к доктору везти.

— А мне с сыном надо в университет, — Ирина Мадзигон намеревалась успешно завершить эпопею по превращению сына-школьника в студента.

— А вот в «Ветке сакуры» суши-ланч — всего двести пятьдесят рублей, — меланхолично вставил реплику ведущий Егор Безупреков. У него имелся собственный метод релаксации: он просматривал ресторанные сайты.

— О, только не о еде, — застонала измученная голодом Маркина, явственно сглотнув слюну. — Может, позвонить в Москву — чего они себе думают?

Но осуществить конструктивную идею не успели — появился Шаховцев и сообщил, что московское начальство дало отбой — больше этой ночью экстренных выпусков не будет.

— Ура, ура! Домой, домой… А нас отвезут?

— Да, две развозки — юг и север… а мосты-то — разведены.

Редакция наполнилась оживленным гомоном. Шаховцев остановил убегавшую Маркину:

— Инна Соломоновна, Троицкую в расписание не ставить — только дежурства, впредь до особого распоряжения.

— Хорошо, завтра как раз некому дежурить во второй половине дня.

— Где она, кстати? Уже ушла?

— Вон ее вещи. Курит, наверное.

— Передайте ей, чтобы все свои материалы она оставила Искрометову — Выборгом будет заниматься он. Что у нас, кстати, завтра по этому поводу?

Пришлось возвращаться к доске с расписанием — обсуждать план съемок на завтра, давно превратившееся в сегодня. В замке во время перестрелки погибли двенадцать человек. Четверо — террористы, остальные — зрители и музыканты оркестра Мариинки. Необходимо прямо с утра ехать в театр и добиваться комментариев. Шаховцев, кроме того, настаивал, чтобы журналисты побывали в семьях погибших. Конечно, верх бестактности — лезть с камерой в осиротевший дом, но искреннее горе родственников сильно смотрится в информационных выпусках.

Оживленной толпой новостийщики спустились на крыльцо, обеспокоенные сейчас лишь одним — чтобы микроавтобус-развозка успел проскочить сведенные мосты в небольшую паузу между проводками судов по Неве. Маркина окликнула Анну:

— Троицкая, ты сегодня во второй половине дня дежуришь, и следующая ночь — тоже твоя.

— А сейчас?

— Сейчас все — гуляй, Вася. Только дозвонись Искрометову. Расскажи, где лежат твои кассеты из замка.

— Выборгом завтра будет заниматься он, — вмешалась в разговор явно довольная Арапова, — Вот так вот: с начальством спорить — вредно для здоровья.

— Ну, у тебя-то, Алена, с этим все в порядке. В смысле здоровья, — под общее хихиканье заметил Безупреков, намекая на ее рубенсовские формы.

Круглые щеки Араповой стали пунцовыми, но достойно ответить она не успела: к крыльцу одновременно подъехали два микроавтобуса, и все устремились занимать места.

— Ну вот, ждать меня не придется — я сейчас. — Сказала Анна Стасису и отправилась в редакцию.

Время, проведенное с ним, действовало удивительным образом: все отдалилось, стало не важным. Дышалось ей сейчас легко и свободно. Быстро дозвонившись сонному Искрометову и объяснив, где оставила кассеты, Анна подхватила куртку и рюкзак. Прыгая через две ступеньки, сбежала вниз, вскочила в гостеприимно распахнутую дверь джипа, а когда машина тронулась, сладко зевнула и поняла, что сейчас заснет. До улицы Бармалеева по пустынной в этот час Петроградской стороне — рукой подать, и, когда автомобиль остановился у парадной, Анна по-детски, до слез, зевая, пробурчала:

— Если хочешь, пойдем. Но кофе и чая не обещаю — сил нет.

Потихоньку, чтобы не разбудить соседей, они добрались темной прихожей до ее комнаты. Анна, вернувшись из душа, сунула Стасису чистое полотенце и новую зубную щетку, а когда он привел себя в порядок, свернувшись калачиком, уже тихонько посапывала на расстеленном диване. Стасис осторожно прилег с краю, но Анна, во сне почувствовав его тепло, путаясь в одеяле, повернулась и прижалась к нему.

Он осторожно касался пальцами ее волос, пушистых и мягких, нежной кожи щек и подбородка. Она крепче прижималась к нему и забавно морщилась, когда он ласково целовал ее в нос. То ли сладкий сон это был, то ли — сказочная явь. В их соитии нежность руководила страстью, а та, до краев наполнившись сладкой силой, выплескивалась, чтобы вновь окутать их трепетным покровом нежности. Качаясь на этих волнах, они то просыпались, то засыпали вновь. И когда Стасис, опоздавший на все намеченные заранее встречи, все же решился уйти, чтобы не смущать ее пробуждения, Анна улыбнулась ему во сне.

В коридор, услышав его шаги, вышел щуплый, невысокий паренек с коротко остриженными осветленными волосами в широченных штанах и бесформенном свитере. На нижней губе болтался серебристый шарик, небольшое никелированное колечко украшало левую бровь. Он встал посреди прихожей, вызывающе и выжидательно уставившись на Стасиса. Стояли молча, разглядывая друг друга. Наконец, паренек нарушил молчание:

— Ты, это, боже тебя упаси Аньку обидеть. Она мне как сестренка. Я за нее, в натуре, убить могу. Въезжаешь? Приколись! — Он ловко вытащил из кармана нож и, щелкнув кнопкой, продемонстрировал Стасису грозного вида лезвие.

— Догоняешь? — спросил он требовательно.

— Догоняю, — согласился Стасис и, мягко подвинув паренька, пошел к двери. На пороге обернулся и улыбнулся ему: — Спасибо.

Из кухни раздался голос:

— Тимофей, кто это там пришел?

— Да так, баба Мань, знакомый один. — И Тимофей, в последний раз грозно глянув на Стасиса, удалился на кухню.

А Стасис всю дорогу до Гавани, где располагался выставочный стенд его компании, и потом — в суматошных заботах дня, выпадая на время из реальности, все ощущал губами, как твердеет от прикосновения смугло-розовый нежный девичий сосок.