Один в чужом пространстве

Ну, мне тогда Квадрат и залепил: «Если, — мол, — об этом думать, — пиши пропало. Потому что твоя работа тоже из этой самой "пограничной зоны". Ты кого, — говорит, — охраняешь, Жека? Рабочего?.. Ты. брат, никогда не думал, что человека по морде бить — безнравственно? За чужими женами следить?.. Не думал, чем для той жены обернулась твоя работа? Может, у нее любовь была. Ты «бабки» себе в карман положил, а ее муж взял да и прирезал!..»

Я не думал. Задумался вдруг, лежа на крыше под луной, и мысль эта въелась, подобно навязчивому мотиву, не давала покоя. Я гнал ее от себя, а она лезла, проклятая, в затуманенную усталостью башку, и ничего я с этим не мог поделать даже сейчас, сидя за одним из двенадцати столиков в уютно освещенном «кафешантане» и потягивая через соломинку коктейль,

Неужели подходит возраст?..

Да, на бессребреников я не работал — мне хочется жить не хуже бармена, а возможности делать это бесплатно никто не предоставляет.

«Где вы работаете, Евгений Викторович?»

«В пограничной зоне нравственности!»

«Почему вы это делаете?»

«Потому что в этом нуждается общество»…

Да, с нравственностью у бармена — полный ажур: коктейль мне не разбавил! Я быстро пьянел, и мне это нравилось. Сигарета дополняла кайф. Не придет Корзун — выжру бутылку водки, бутылку шампанского, съем салат, пирожные, гуляш в глиняном горшочке — все, чем уставил стол, готовясь к «конгрессу» — и заторчу здесь: пусть берут под наркозом!

Но Корзун пришел. Я узнал его сразу: очки в роговой оправе, седая немытая шевелюра, щетина трехдневной давности, старомодный твидовый пиджак, мятые брюки, грязно-белая сорочка и галстук с вылинявшим рисунком. И при всем этом — еще не утраченное достоинство, еще не стертые следы интеллигентности: в движениях, в настороженном, умном взгляде. Само собой, в карманах — ни гроша, мучит жажда и нерастраченная до конца совесть, Я таких уже видел: в московских барах таких — кишмя. Они проходят по разряду непризнанных гениев, но «петушки к петушкам, а раковые шейки — в сторону»: Корзун тем и отличался от них, что вначале достиг признания, а уж потом покатился по наклонной вниз. Если бы я знал причину его падения, то без труда установил бы с ним контакт.

— Здрасьте, Александр Иванович, — я подошел к нему и протянул руку. Он молча пожал ее, окинув меня изучающим взглядом. — Присядем? — Он пошел за мной к столику. Я налил в рюмки водку, ему — полную, себе — чуть-чуть.

— Чем могу-с? — поинтересовался он хриплым басом. Руки физик держал под столом, словно давал понять, что пока не уяснит, в чем причина моего к нему интереса, к трапезе не приступит, Я же, опасаясь спугнуть его, суть дела объяснять не торопился, искал обходной вариант.

— Я — приятель Толика, — сказал, разыгрывая рубаху-парня, — вот, решил посидеть, отметить встречу.

— Рассказывайте сказки! — усмехнулся физик, и мне показалось, что за его усмешкой скрывается раздражение и даже злость. — Я с этим вашим Столиком виделся два раза, и то не помню, где. Ладно, будем толстенькими! — Взял рюмку. Руки дрожат, и во рту как будто кошки нагадили. Не дожидаясь, пока я возьму свою рюмку, он залпом выпил и стал нанизывать на вилку вялые огурцы, лук и селедку, вывалянные в майонезе; отломив кусочек булки, закрепил мякишем «шашлык» — очевидно, по выработанной годами методе — и, отправив все это в рот, вожделенно закатил глаза. — Биомасса, — пояснил с набитым ртом. Я подумал, что он давно не ел. — Вдогоночку! — набирал темп Корзун, наполняя рюмки до краев. Это меня не устраивало: неизвестно, во что он превратится, надравшись. — Хорошо пошло, — кивнул он и, вытянув над столом ладони, вприщур посмотрел на кончики пальцев. — Хорошо!.. Ну-с, теперь рассказывайте, как вы меня нашли и чем моя усопшая персона заинтересовала животворящую демократическую прессу?

Прессу?!. Или у него начиналась белая горячка, или импресарио додумался представить меня газетчиком. Впрочем, я ведь сам сказал ему: вымани любой ценой!

— Ну так уж и усопшая, Александр Иванович, — улыбнулся я, не став его разубеждать. — Вы персона значительная, доктор наук как-никак!..

— Да! — кивнул Корзун. — И профессор, и лауреат Ленинской премии. Дальше что?

Титуловал он себя сам или в действительности получил когда-то пожизненную «ленинку» — меня не интересовало.

— А что дальше? — спросил я.

— Вот! — почти выкрикнул Корзун, ткнув в меня указательным пальцем. — Вот в чем вопрос, почтеннейший… э-э…

— Женя, — подсказал я.

— Как?

— Женя.

— Ну, нет, голубчик, — посерьезнел он, — этак мы с вами не договаривались. Я ведь вам Шуриком не представлялся, а посему давайте разговаривать на равных.

— Извините, — я почувствовал неловкость, до сих пор мне не приходилось слышать полного обращения. — Евгений Викторович.

— …почтеннейший Евгений Викторович, — продолжил Корзун с прежним запалом. — А потому что дальше — ничего-с, пу-сто-та!.. — и, вооружившись вилкой, стал беспорядочно и жадно есть.

— А почему пустота образовалась, Александр Иванович? — поинтересовался я. — То была бурная, наполненная жизнь, то вдруг — пустота? Пьянка, она ведь не причина, а следствие, насколько я понимаю?

Он потупился, стиснул кулаки. Дожевав, медленно разогнулся и вперился в меня тяжелым помутившимся взглядом.

— А не вдруг, — произнес нараспев. — Не вдруг, Евгений-свет-Викторович. Можете записать в свой блокнот: «Ничто не может возникнуть мгновенно и мгновенно исчезнуть». На меня ссылаться не обязательно, — он засмеялся, обнажив прокуренные зубы. — Однажды я в книжке написал, что при столкновении атомных ядер урана возможен синтез новых трансурановых элементов. Так мой шеф мне судом грозил за то, что я при этом не сослался на его труды. Тоже мне — идея!.. Физики всех стран сталкивают ядра и ждут, что произойдет, ни у кого не спрашивая разрешения… Ну ладно, это я к слову. Давайте! — он поднял рюмку и, перед тем как выпить, многозначительно повторил: — Ничего не бывает вдруг.

В кафе вошло четверо молодых парней в джинсах и кожаных куртках поверх расписанных английскими буквами футболок; двое вразвалочку направились к стойке, один присел за чей-то столик, встретив знакомых, а последний остановился в дверях и стал внимательно разглядывать кафе, должно быть, ища, где приземлиться. Дольше всего его взгляд задержался на нас с Корзуном. Еще не хватало! Я пожалел, что не обеспечил за своим столиком спокойную обстановку, сунув хозяйке полтинник.

— Тень, — хмыкнул Корзун.

— Тень свидетельствует о наличии источника света, — заметил я. — Как нет сосуда без пустоты…

— Это — моя тень! — наклонившись ко мне и выразительно протянув руку в сторону вошедших, звонким шепотом объяснил он. — Они повсюду следуют за мной. Все просто и прозаично, мой молодой философ! — вновь задрожавшими руками он наполнил рюмки и убрал на пол пустую бутылку. — Плохая примета, — объяснил.

— Верите в приметы?

— Верю! Странно, да?.. Ученый — и в приметы… Xa-xa-xa!.. Ничего. «Все противоречия, которые более всего, по-видимому, хотят удалить меня от позиции религии, более всего и привели к ней». Это Паскаль сказал. При упоминании имени Божьего Ньютон вставал и снимал шляпу, верили Кеплер и Пастер, а когда спросили, где начало цепи развития животного мира, Дарвин ответил, что оно приковано к Престолу Всевышнего. Так-то!.. — Он опять наклонился к самому моему уху и выдохнул: — Кр-рестился, сволочь! — расстегнув рубаху на груди, показал в доказательство лакированный деревянный крестик с распятием. — Бесы одолели!

Незваной компании удалось избежать: молодые люди сели у бара и, передавая друг другу бутылки с вином и закуску, накрыли свой стол. Я заметил, что визит доморощенных рокеров гнетуще подействовал на Корзуна: он сник, побледнел и, по всему, спешил поскорее надраться.

— Бросьте, Александр Иванович, они сейчас все на одно лицо, вот и кажется, что за вами следят.

Он ничего не ответил, лишь покивал снисходительно и, снова хохотнув, потянулся к водке.