Вне закона

— Вчера нет. Мы с ним сегодня виделись.

— Сегодня?!. С ним все о'кей?

— Да вроде. А что стряслось-то?

— Он домой поехал?

— Не сказал. Машину мою взял и уехал, а куда — не знаю.

Каменев чертыхнулся, сообразив, что вчерашние слова Столетника о другой машине не были шуткой и что если вечером он вернул ему «москвич», ни в чем не уступавший нежинской развалюхе, то это могло означать, что «лайбу» он где-то засветил и дело приняло серьезный оборот.

— Алло! Саня!.. Ты что замолчал?

— Вы что делаете сегодня? — спросил Каменев вместо ответа.

— А есть предложения?

— Есть.

— Тогда бери Лелю — и вперед!..

Условились встретиться в одиннадцать. Каменев позвонил Илларионову, но для «кандидата в генеральные прокуроры» выходных, видимо, не существовало.

18

Положение доверенного лица Язона (с некоторых пор даже в амурных делах) не казалось Барракуде исключительным, все равно он оставался слугой, всего лишь хранителем бренного тела, и в любой момент мог быть отстранен от дел, а к некоторым и вовсе не допущен. Система, некогда позволявшая безнаказанно брать караваны, сначала стрелять, а потом думать, командуя подразделением головорезов, больше в нем не нуждалась. Да и сама почила в бозе, предоставив наемникам право самостоятельного выбора. С течением времени взаимоотношения с Язоном стали тяготить телохранителя: «Барракуда, сидеть!», «Барракуда, стоять!», «Барракуда, ко мне!»… И даже эта шлюха, у которой он рано или поздно рассчитывал оказаться в постели, относилась к нему с нескрываемым презрением — не иначе как с подачи Язона. Когда пахло жареной поросятинкой, Барракуда оказывался по ту сторону дверей; когда просто пахло жареным, ставка телохранителя возрастала, и грозный, своенравный хозяин превращался вдруг в покладистого, косившего едва ли не под кореша, советника. В последний раз — надо же! — по имени соизволил назвать.

Но Барракуда уже предчувствовал скорые перемены в этих взаимоотношениях. Песенка Киреевой была спета. Он не поехал за ней, полагая, что никуда она не денется — вернется к себе и ляжет отсыпаться. Эдуард Самвелович Аракелов представлял куда больший интерес. Не столько из-за пропуска «ВСЮДУ» и пустой кобуры в бардачке «ауди», сколько из-за номера в гостинице, который, по словам купленного за зеленый полтинник администратора, никогда и никому не сдавался, а числился за Управлением ФСБ, которое его и оплачивало.

Звания и должности этого Аракелова администратор не знал, но среди прочих хозяев ключа от «люкса» он был не последней фигурой, и несколько служащих гостиницы, пользовавшихся особым доверием, знали его в лицо. Что касается «дамочки», то среди обслуживающих гостиницу путан она не числилась. Появлялась здесь редко и только в обществе этого «армяна», как назвал администратор Аракелова. Разумеется, никаких записей в журнале по поводу интересовавшей Барракуду парочки не делалось.

«А все же Язон испугался, — думал Барракуда, следуя за «ауди» на дистанции в семьдесят метров. — Иначе послал бы следить за ней кого-нибудь другого, охранников — пруд пруди. Может, все-таки есть у него основание верить Севостьянову? Тот словно в воду глядел… Ну, баба! Гром!.. Надо ее ребятам отдать перед тем, как окунуть в бочку с полиэтиленимином…»

Он поймал свое отражение в зеркальце. Лицо перекосил хищный, нездоровый оскал. Страшно захотелось заняться Аракеловым лично — с бывшими коллегами у него были свои счеты. Теперь продажная Киреева да и сам Язон у Барракуды в руках. За работу плюс молчание хозяин не поскупится, десять дней отпуска и пачка валюты поднимут его еще на ступеньку. И не только в собственных глазах.

Высадив пассажирку на Селезневской, Аракелов доехал по Самотечной до Садового, но на Сретенку, к разочарованию Барракуды, не свернул: было воскресенье, в учреждении на Лубянской площади отдыхали. Он проводил «ауди» до Нижегородской, остановился неподалеку от Птичьего рынка, терпеливо дождался, пока чекист запрет машину и войдет в первый подъезд 34-го дома, потягиваясь и позевывая на ходу. Посидев еще минут двадцать, Барракуда вошел в подъезд. Небывалое везение! — в списке жильцов с номерами квартир фамилия АРАКЕЛОВ Э.С. числилась шестнадцатой. Отъехав от дома на почтительное расстояние, довольный собой Барракуда из почтового отделения напротив магазина «Закарпатские узоры» позвонил по МТА в Зарайск.

Язон с ужасом почувствовал, что державшая трубку рука не разгибается. «Только инсульта сейчас не хватало», — пронзила его тревожная мысль.

— Ты не ошибся? — спросил он с угрожающим подтекстом.

Пока Барракуда излагал доказательства, проклиная бессонную ночь и чекиста, из-за которого якобы ее пришлось провести на улице (понятно, в чей огород летят камни), Язон осторожно взял трубку в правую руку и стал медленно, морщась от боли, разгибать левую в локте. «…С кем же она могла ночевать в явочном «люксе»?» — Язон отчетливо представил циничную усмешку на лице вестника несчастья.

— Адресок имеется, можно этого «армяна» проверить.

— Не надо, — простонал Язон, держа предплечье под прямым углом, — сама расскажет. Привези-ка ее через часок.

Он положил трубку, нервно сжимая левую ладонь в кулак, отхватил зубами пол-«Гаваны» и заметался по кабинету.

Во дворе у калитки покуривали двое бездельников, оставленных Барракудой.

Ругательства, мысленно и вслух произносимые Язоном, относились к ним: к шефу охраны, к Севостьянову. Главным образом, к последнему. Как вычислил? Почему он, а не Язон, первым уловил, откуда дует ветер?.. При мысли о Киреевой тошнило. Язон отложил сигару, налил полный бокал коньяку и залпом выпил. Опустившись в кресло, прислушался к стуку в висках. Боль в локте утихла, но глаз открывать не хотелось. Света, чекист, труп Чалого, арест складов, самоубийство Махрова, плохо скрытая враждебность Севостьянова — не слишком ли много для одной недели?

Несмотря на то, что знала Света немного, это был провал, очевидный и окончательный.

Предстояло уходить, никого не взяв с собой и даже не поставив в известность. Созерцать небо в клеточку придется едва ли, даже если прокуратура добьется лишения депутатской неприкосновенности. В конце концов он-то тут при чем? Друзья-соратнички не расколются — себе дороже, а прямых улик нет. Но дела не восстановить. Сеть запутана окончательно, никакого покоя в этой стране не видать — затаскают, замарают щелкоперы. Впрочем, и от сумы с тюрьмой зарекаться не стоит.

— Св-волочь! — прошипел Язон, опять подумав о любовнице. — Как оплошал-то на старости лет! Бабу молодую прикормил, осел! Да лучше бы сразу надел белые тапочки!..

Он снова, в который уже раз, стал перебирать в памяти их первые встречи, совместные поездки, дни и ночи, разговоры, взаимные заверения в верности и снова задался вопросом: «Зачем я ей, при ее-то молодости, внешности и аппетитах?» Позабыв о Севостьянове, принялся чихвостить себя за излишнюю разговорчивость, опрометчивые обещания навсегда увезти ее за границу, рассказы о вкладах в банки и личных сейфах… Удержать хотел, что ли?

«А ведь подставили! — осенило его вдруг: ход беспокойных мыслей уже давно подводил к такому открытию. — С самого начала подставили! — он снова вскочил и заметался по ковру. — Аракелов — ее любовник и только, а в «гэбэ» — она, собственной персоной!.. Срочно связаться с Червенем, проверить, кто из них числится в штате!..»

Он снял трубку, инстинктивно правой рукой, но тут же бросил — к черту! Червень просил по телефону на связь не выходить. Сначала ее, Свету! Если расколется, улей тревожить ни к чему. Линять, линять и баста!

Язон набрал номер Киреевой. Сердце то подскакивало, то проваливалось. Поддавшись порыву и утратив рассудительность, он отозвался лишь после третьего заспанного «алло».

— Это я, — выдавил Пименов, сдерживаясь из последних сил. — Как спала?

В вопросе все-таки прозвучал сарказм.