Вне закона

— Там переполох, Алик Романович, — с порога сообщил он смущенно. — Барракуда два дня с Киреевой глаз не спускал и выследил…

— Сядь, — раздраженно приказал Севостьянов. Экивоков терпеть не мог. — Что выследил? Толком говори.

Рэмбо, блестя сальной мордой, дожевывал в дверях «салями».

— Света на «контрика» работала.

— Что?!.

— Короче, ночевала она в «Северной» с одним. Барракуда его тачку обшарил, пока они там шуры-муры и всякое такое. Пропуск какой-то нашел и выяснил, что «люкс» в гостинице за ФСБ закреплен.

— Как выяснил?!

— А я знаю?

— Но это точно?

— Если Барракуда так сказал, — подал голос Рэмбо, — значит, точно. Сам «чеканил», дело знает.

— Тебя пока не спрашивают, — с тихой угрозой, чувствуя, что теряет над собой контроль, бросил Севостьянов. — Еще что?

— Язон рвет и мечет. Приказал Барракуде Светку в особняк доставить. Хочет допросить. А она, видать, почуяла и слиняла. Теперь Барракуда у нее на хате сидит, дожидается. Переполох, в общем.

Севостьянов терялся в догадках. По всему выходило, что он попал в точку, сам того не подозревая.

«А Барракуда все-таки лев, — подумал он с завистью. — Чутье звериное. Всем этим на сто очков фору даст, глазом не моргнет. Не понятно только, как «подставного проморгал»… А может, «подставной» там и не появлялся? Решил на шару куш сорвать?.. Ничего, выяснится. Если действительно так, он не только аванс вернет, но и сам штуку ребятам выложит!»

— Фамилию этого чекиста при тебе не называли? — спросил Севостьянов у Журавлева.

— Нет. Язон его «армяном» назвал.

— Как?

— «Армян». Может, кавказец? Барракуда его до самого дома довел и адрес выяснил. Я так думаю, Язон кончить его прикажет.

— Меньше думай, больше проживешь, — посоветовал Севостьянов.

Прозвише чекиста настораживало. Он вспомнил, что Аракелов внешне был похож на армянина. Да и отчество у него было нерусское — то ли Саркисович, то ли Самвелович… «Можно просто Эдик», — вспомнился первый день их знакомства. Отчества своего Аракелов стеснялся. Севостьянов безвольно опустился в кресло.

— Налей коньяку, — попросил он Рэмбо. — Мне и ему.

— Мне не надо, я за рулем, — отказался Журавль.

Значит, связь Светы с Аракеловым продолжалась? Впрочем, она ведь этого не скрывала. Но до сих пор Севостьянов почему-то надеялся, что она блефует. Если же тот, кого Язон с подачи Барракуды окрестил «армяном», действительно окажется Аракеловым, ему, Севостьянову, хана. Уж Язон-то ее раскрутит на всю катушку. И правда о сотрудничестве с КГБ вылезет наружу. Все, что она выболтала Аракелову о «Руно» и Язоне, будет списано на севостьяновский счет…

Это каюк! Прошлое постучалось в дверь. Язон эту дверь отворит и…

Севостьянов взял стакан с коньяком, выпил мелкими глотками, слыша, как зубы стучат о стекло. «Семь бед — один ответ», — решил он.

— Тебя Язон за мной прислал?

— Разве я не сказал?

— Не сказал.

— При вас с ней говорить хочет, — как-то робко объяснил Журавлев.

Минут пять Севостьянов сидел молча. Потом тяжело встал, подошел к картине на стене. Не таясь, нажал на основание рамы, послышался щелчок, и картина поднялась параллельно полу. За ней оказалась желтая дверца металлического сейфа. Набрав шифр из семи знаков, Севостьянов открыл сейф и отсчитал пять стодолларовых бумажек. Затем медленно, в каком-то сомнамбулическом состоянии проделал все в обратном порядке и бросил деньги на журнальный столик перед Журавлевым.

— Позвони ему… — начал он, но охранник замотал головой.

— Он звонить не велел. Опасается, что Киреева куда-нибудь жучок запрятала, потому и меня прислал.

— Тогда пойди куда-нибудь пообедай, а часика через полтора поезжай обратно. Скажешь ему, что меня дома не нашел. Ясно?

Журавлев кивнул.

— Деньги возьми. Ты их заработал, — тоном, не терпящим возражений, приказал Севостъянов и поторопил охранника: — Давай, давай! Исчезай по-быстрому.

Выпроводив Журавлева, он вернулся в комнату и в упор посмотрел на Рэмбо.

— У тебя надежный человек в Москве найдется?

Рэмбо кивнул. Севостьянов прошелся по комнате, отогнув край занавески, выглянул в окно.

— В общем, так, Рэмбо. Без лишних слов. Делай, что хочешь, но эта баба доехать до Зарайска не должна.

Телохранитель не пошевелился, в раздумье наморщил лоб. Такая постановка вопроса была ему в диковинку, он считал, что в фирме все действуют по единому плану. О конфронтации Севостьянова с Язоном до сих пор знал только Чалый, но и он не был посвящен в истинную причину этих разногласий. Знал, что в свое время Язон прибрал Севостьянова к рукам, заставил работать под своим началом, присвоив львиную долю прибыли под угрозой разоблачения. Знал и о том, что займет место Барракуды, как только Севостьянов сменит Язона. И не задавал лишних вопросов, потому что был профи высшей категории.

Но теперь Чалый был мертв.

— А… Барракуда? — осторожно спросил телохранитель.

Севостьянов оторвался от окна, смерил его тяжелым взглядом.

— Барракуда меня не интересует, — сказал твердо. — Не будет Барракуды — будет Рэмбо. Кирееву убрать!

21

С той минуты, когда Евгений понял, что Киреева никуда не спешит, а скорее, наоборот, тянет время, слежка превратилась в неприятную прогулку, вроде прогулки по тюремному двору: и там, и тут маршрут не зависел от воли «гуляющих». Давно известно, что человек, идущий без цели, в никуда, устает быстрее. Правда, цель у Евгения была, но зависимость от того, что предпримет Киреева в каждую следующую минуту, какой фортель выкинет (вдруг сядет в такси и исчезнет в неизвестном направлении?), создавала нервное напряжение. Он подумал, как, должно быть, устала она — невыспавшаяся, запуганная, загнанная в угол какими-то обстоятельствами.

Бесконечно затянувшееся шатание по улицам скрашивал только… сам город. Город, в котором Евгений вырос, который любил и знал, как свою биографию, со всеми его тупиками и закоулками. Как бы ни менялась Москва, как бы ни переименовывались ее улицы, проспекты, площади и станции метро, она стояла все на той же земле, все так же блестели купола ее церквей, и люди оставались теми же, что и прежде, во времена Пожарского и Минина: их объединяла преданность родному городу, способность находить друг друга и браться за руки, чтобы сообща противостоять чужеродным на этой христианской земле правительствам, сопротивляться (не молча, как в провинции, а во всеуслышание) всему, что так или иначе сковывало свободу выбора и действий. Беженцы-миллионеры не приживались, ибо приходили в этот чужой для них монастырь со своим провинциально-местечковым уставом. Между тем, Москва подчиняла всех своему уставу и распорядку, так сложилось веками, и того, кто не хотел или не мог этого понять, безнадежно отторгала. Москва требовала от каждого заботы, и медленно, подобно тихой воде, которая точит камень, выживала приехавших ее покорять.

По улицам на расстоянии ста метров друг от друга бродили двое: один — подчинившийся городу и растворившийся в нем, другая — пожелавшая подчинить загадочный вековой город себе. И город превратил их в разноименные заряды, притягивающиеся по незыблемым законам природы, соединил в такой несуразной и такой затянувшейся слежке.

Смеркалось. Наступило то самое время суток, что было так не по душе Евгению. Пригашенный небосвод равномерно окрасил дома, деревья, одежды и лица неприглядным серым цветом. Фонари между тем еще не включили, и только желтые автомобильные глаза да витрины и окна, освещали Долгорукого. Междучасье коротко, но и его нужно пережить.

Евгений ускорил шаг, на Миусской площади сократил расстояние вполовину. На углу Светлана неожиданно перешла на противоположную сторону Лесной. Поглядывая украдкой по сторонам, стала, обходить дом по кругу. В окнах ее квартиры было темно. Постояв с минуту после того, как Киреева вошла в подъезд, Евгений побежал к троллейбусу.

Нежинские «жигули» стояли на том месте, где он их оставил. Он обошел их, с удивлением отметив, что не только колпаки и зеркало, но даже забытые стеклоочистители остались нетронутыми. Доехав до Миусской, свернул на Лесную и остановился в ста метрах от подъезда Киреевой. Между ним и подъездом стоял белый «мерседес». В салоне на секунду вспыхнул огонек, обнаружив человека за рулем. Судя по силуэту, это был мужчина высокого роста. Время от времени тонированное заднее стекло светлело — человек курил. Стоять здесь было опасно: если он имеет какое-то отношение к Киреевой, то засечет «жигули» наверняка, и тогда преследование будет практически бессмысленным. Нужно было обогнув «мерс», доехать до перекрестка и оставить машину где-нибудь на Миусской, но едва Евгений включил двигатель и показал левый поворот, из двери подъезда вышли двое. Держа Кирееву под руку ее вывел детина, на котором вчера был серый мешковатый костюм. И хотя сейчас он был одет в кожаную куртку, чтобы узнать его, Евгению достаточно было одной секунды.