Вне закона

Ресторан был полон. Кавказцы, бизнесмены со шлюхами и шпаной в качестве телохранителей задымили зал, вели себя вызывающе шумно; от сплошь уставленных импортным дерьмом столов рябило в глазах. Подошел метрдотель.

— Столик? — справился он подобострастно.

— Коньяк в номер, — приказал Эдик и, подхватив Светлану под руку, повел прочь.

В номере она сняла шубу, рухнула на широкую кровать. Аракелов сел в изголовье, закурил, ожидая, что она сама расскажет о том, что вывело ее сегодня из равновесия.

— Хочешь уехать? — вдруг спросил он.

— Куда, Боже мой?! — проговорила она в подушку. — Туда, где тебя нет?

Аракелов подумал, что в таком состоянии она становится не только ненужной, но и опасной.

— Успокойся, я сказал! — повысил он голос.

Постучал официант. Принес «Камю» и корзину с фруктами, повинуясь жесту, оставил все на столе и удалился. Светлана встала, шатаясь, поплелась в ванную. Эдик откупорил бутылку, достал бокалы из буфета, выпил и устало откинулся в кресле, закрыв глаза и прислушиваясь к шуму льющейся воды.

— Так что там у вас стряслось? — спросил он, стараясь казаться равнодушным.

Светлана села на кровать, взяла свой бокал.

— Кто-то следил за дачей, — сказала она в никуда, отхлебнув коньяк.

— Кто?

— Оставил им труп и исчез.

— Чей труп? — насторожился Аракелов. — Говори толком, не тяни кота за хвост.

— Чалого.

— И что?

— А то, что Севостьянов подал Пименову идею, будто это я навела.

— Кого?

— Спроси чего полегче.

— Откуда ты знаешь?

— Пименов сказал.

— И про Севостьянова.

— Нет. Но кто же тогда? Ему такое в голову не пришло бы.

— Севостьянову-то какой интерес?

— Сам знаешь, какой. Боится он меня, убрать хочет. Пимен ведь не знает, что он твой стукач. Там у них неприятности, какой-то товар арестовали, представитель фирмы на Украине застрелился. Переполох, одним словом. Я думаю, что Севостьянов воспользовался случаем.

— Думаешь или знаешь?

Она налила себе еще коньяку.

— Важно, что Пимен в это поверил. Выпытывал, кому я о нем говорила, с кем общаюсь и все такое прочее.

— Кто там еще был?

— Погорельский с Дьяковым. Ради них и собрались. Поили, ублажали, в баке парили. Они и сейчас там, Пименов про убийство им не расскажет, конечно.

— Кто такой Погорельский?

— Федор Иннокентьевич, из Управления администрации Президента. А Дьяков…

— Этого я знаю, мэровский. Какое он имеет отношение к «Руно»? Акционер?

— Все там… акционеры, — поморщилась Светлана и, погасив сигарету, допила коньяк. — Все, Эдичка. Я туда больше ни ногой. До тех пор, пока там будет Алик, по крайней мере.

— Много пьешь! — прикрикнул Аракелов. — Кто еще был? Из совета акционеров? Гольдин был?

— Да Гольдин — дешевка, подставное лицо.

Появление неизвестного, который следил за дачей, не понравилось Аракелову. Он скинул пиджак, распустил галстук и нервно прошелся по номеру.

— Этот… убийца — ваш человек?

— Делать нашим людям больше нечего, кроме как за дачей доморощенного мафиози следить.

— Не такой уж он доморощенный.

— Пусть тебя это не волнует. Пименов обещал позвонить?

— Да.

— Когда?

— Не сказал.

Эдик замолчал, обдумывая ситуацию. Нужно было во что бы то ни стало узнать подробности этого убийства. Он понимал, что люди Пименова беспокоятся не меньше и сделают все, чтобы узнать, кто следил за ними. Другой вопрос, как уговорить эту истеричку раскрутить Пименова на информацию.

Светлана, опасаясь, что он отвезет ее обратно домой, спешила надраться. Оставаться одной сегодня было страшно. Он понял, с силой вырвал у нее бокал, расплескивая коньяк на покрывало, допил. Потом взял себя в руки, сел у ног Светланы и провел ладонью по ее груди.

— Хватит истерик, — сказал он примирительным тоном. — Я отвезу тебя утром. Алика предоставь мне.

Капитан Андрей Петров любил войну. Профессионал, выпускник высшей школы контрразведки, он пять лет провел в Афганистане и рано понял, что только в бою человек способен проявить себя в полной мере, только с оружием в руках может оправдать земное предназначение. Перемены, положившие конец этой войне, он не принимал. Не мог смириться с мирным прозябанием, с без времени размытым, но таким привычным образом врага, и продолжал искать его в Карабахе, Тбилиси, Москве до тех пор, пока его не уволили из органов. Уволили, как он считал, несправедливо, подло, в угоду амбициям перестроившегося начальства, не считаясь ни с его высоким профессионализмом, ни с боевыми заслугами, двадцати шести лет от роду.

Оружия Петров не сложил, партбилета не сдал и безработным пробыл недолго. Уязвленное самолюбие, талант сотрудника службы безопасности и физическая сила не остались незамеченными. Было бы слишком несправедливо столько лет тренировать тело и закалять характер, чтобы вот так просто сдаться и провести остаток дней в воспоминаниях и нужде.

К счастью, в обществе всегда есть люди, способные по достоинству оценить достоинства тех, для кого война продолжается всю жизнь. Ему не понадобилось искать «горячие точки» на истерзанном теле бывшей своей державы или, превратившись в мстителя-одиночку, пускать под откос поезда. И в киллеры Андрей не пошел — никогда не считал себя убийцей. Он продолжал верить, что справедливость восторжествует, общество, вышедшее из гранитных берегов социализма, вернется в свое русло, а как скоро это произойдет, зависит во многом и от него. Скоты уже наглядно продемонстрировали, что они могут собой представлять в периоды расслаблений. Скот потому и скот, что не придерживается морали и живет, как живется, не изнуряя себя тренировками и напряжением мысли. А он, Андрей Петров, из тех, на ком держатся остатки дисциплины и здравого смысла.

Однако убеждениями своими он ни с кем не делился, карты раскрывать не спешил, да и вообще многословностью не отличался. Зная себя и выработав стратегию поведения в кругу единомышленников, в лидеры не стремился. «Каждый человек — на своем месте» — единственный принцип, определяющий здоровье общества, считал он. Охотиться на людей Петров предпочитал вместе с «акулами». Будучи не лишенным гордости, действия свои согласовывал с теми, кто платил деньги. «Акула», которую он взялся сопровождать по жизни, оценила совокупность его достоинств сразу, и вскоре за главным специалистом по охране бизнеса Андреем Петровым закрепилось прозвище Барракуда.

Он не возражал. Ему оно нравилось. Не нравилось другое — то, что хозяин стал слишком резок в последнее время и напрочь лишал телохранителя самостоятельности. Это ущемляло его достоинство. Он продолжал терпеливо сносить окрики, выполнял все прихоти патрона, зная подноготную его раздражительности, и все же в том негласном поединке, который навязал Язону Севостьянов, втайне желал победы последнему. С одной стороны, это должно было приструнить распоясавшегося Язона, с другой — давало шанс выгодно отличиться в поиске утечки информации.

Сегодня на улице Барракуды был праздник. Увидев, как Киреева выходит из дома в наряде шлюхи, он не поверил своим глазам. Неужели любовница Язона, одетая-обутая, обласканная и обеспеченная им, промышляет по ночам в качестве «бабочки»?!.

Барракуда не спеша поехал за ней следом. Прохожие провожали ее презрительными (или завистливыми?) ухмылками. «Хондой» Киреева не воспользовалась, пошла к метро, и по тому, как привычно ввалилась в «ауди» на Селезневской, Барракуда догадался, что машина стояла здесь не случайно и встрече предшествовал телефонный разговор.

Он проводил парочку до гостиницы «Северная». Дождался, когда они выйдут из ресторана, не пробыв там и пяти минут. Вопреки ожиданию, увидел, что рестораном дело не ограничилось, и черноволосый, военной выправки мужчина повел Кирееву вверх по лестнице, не иначе — в номер.

Барракуда не был бы профессионалом, если бы поспешил доложить Язону о неверности его возлюбленной. Он обошел «ауди» — модель 1986 года, в которой сигнализация не предусматривалась. Наличие в салоне радиотелефона еще ничего не означало — обладательница собственной «хонды» и норковой шубы могла позволить себе спать с «крутыми», для которых подобные игрушки — в порядке вещей. А вот при виде пластиковой карточки с надписью «ВСЮДУ» на ветровом стекле Барракуда почувствовал, что становится теплее.