Правосудие Бешеного

С понятным волнением навестил Амиран-Мартали и Малаховку. Казалось, сердце его выскочит из груди, когда пришел он к тому месту, где когда-то стоял дом, где жили его подруга и дочь. Сейчас, спустя десять лет, на этом месте ничего не было — лишь заросшая бурьяном площадка за высоким, уже покосившимся забором.

Амиран-Мартали подошел ближе, медленно опустился на колени, и ему почудился тот особый запах, какой бывает только на пожарищах жилых домов. Подкатил комок к горлу, защипало в носу. Он, человек, который мог спокойно полоснуть себя ножом и, не отдергивая от пламени свечи руку, выдержать до горения собственного мяса, сейчас, стоя на коленях там, где погибли его близкие, горько и беззвучно рыдал, и его плечи судорожно вздрагивали. А его губы что-то быстро шептали. О чем?

Просил Амиран прощения у безвинно загубленных душ, ощущая себя невольным виновником происшедшей трагедии. И поклялся он не только перед Всевышним, но и перед памятью земли, на которой погибли единственные близкие ему люди, отомстить виновным.

— Не увидят они больше восхода солнца, после того как столкнутся со мной лицом к лицу! — тихо, но твердо проговорил он, потом достал небольшой стилет, полоснул себя по левой ладони и капнул кровью на землю. — Клянусь!

Этот стилет подарил ему на прощание Васо Каландадзе. Лезвие стилета было такой особой закалки, что спокойно перерубало садовые ножницы, не оставляя на себе и следа.

Вручая ему подарок, Васо проговорил чуть торжественным голосом:

— Дарагой Амиран-Мартали, вручая тебе этот клинок, хочу, чтобы он защитил тебя, был бы тебе талисманом и в трудный момент пришел к тебе на помощь и сделал тебя счастливым, когда пронзит сердце гнусным трусам, поднявшим руку на твоих близких!..

Амиран походил вокруг, поспрашивал соседей, пытаясь найти хотя бы каких-нибудь свидетелей той давней трагедии. Ему неожиданно быстро улыбнулась удача: у местного пивного ларька он угостил одного синюшного мужичка сигаретой; этот полубомж оказался здешним старожилом и помнил почти всех, кто когда-то здесь жил. Словно чувствуя, что встретил именно того» кого искал, Амиран-Мартали пригласил его «пивка попить». За кружками пенистого бочкового они разговорились. Вспомнил словоохотливый мужичонка и Светлану.

— У нее дочка была очень шустрая. Выскочит из калитки и с прохожими разговаривает. Не по летам была умненькая, любого с первого взгляда раскусить умела. Вот я, сам посуди, ну, что я из себя представляю? Так, отброс, алкаш и все такое. А пичужка эта мне и говорит однажды: «Ты, дядя Коля, хороший, только характера у тебя нет, а потому и не видят тебя…» Я и сам это знаю, но чтобы девчонка четырехлетняя так меня раскупорила, да так, с ходу… Вот и думай, когда человек человеком становится… Я вот тебе и говорю… Да-а-а… — протянул он и покачал головой. — А ты что, мил человек, знал их или родственником приходишься? Что-то я тебя здесь не видал прежде…

Амирану не хотелось вдаваться в подробности, и он постарался уйти от конкретного ответа.

— Да нет, отец, я тут и не был. Хотел, да не смог… — Он тяжело вздохнул. — Ты видел, как дом их горел?

— Ну да, а как же. Я чуть не первый тушить-то прибежал, я тут совсем неподалеку от них тогда проживал… Да ить как же… Как тут не побежать? Как увидел, что полыхает их дом-то, так и сорвался, в чем ни попадя… Пылало так сильно, что в других поселках то зарево виднелось…

— Тогда скажи, отец, могли они спастись?

— А как же? Могли, конечно. Пожар-то, он как, не сразу же со всех сторон подходит, сначала в одном месте, потом уж,.. — Он вдруг нахмурился, хлопнул себя по лбу. — Однако навел ты меня на мысль-то… Я вот что сейчас думаю: они или угорели, дымом, значит, надышались, ядовитым — может, там, в доме, что-нибудь легко горящее из пластика вредного было, это тогда запросто. Или, как народ говорил, подпер кто-то дверь им входную — вот они и не смогли от огня уйти…

— Подпер дверь? Откуда такой разговор?

— Ну, бабка одна вроде видела, как перед пожаром у дверей какой-то парень вертелся. Но она сама говорила, что ей впотьмах могло всякое померещиться. Сам понимаешь, когда одни головешки остались, пойди потом узнай, что и как было… — А где та бабка?

— Матрена-то? Преставилась, царствие ей небесное. — Он истово перекрестился. — Аккурат где-то через месяц после пожара. По правде говоря, тоже что-то нечисто было: бегала, в огороде копалась еще днем. А вечером — раз! — и концы отдала. Родных у нее не было, домишко старый, так его администрация поселковая снесла, а участок какому-то новорусскому дачнику продали… Только вот что мне странно становится…

— Что именно, отец?

— Ежели подпер их кто, почему не кричали-то? Вот ведь как… Криков-то слышно не было… Да и то сказать… — старик со вздохом потер затылок, — странность берет и за смерть Матрены… Много странностей здесь набирается… — задумчиво пробормотал он.

— Спасибо, отец! — Амиран-Мартали протянул ему пару сотенных купюр. — Помяни Свету и дочурку ее Машеньку, заодно и Матрену. Пусть земля им пухом будет! Они свое, хотя и маловато, особенно девочка, отжили, но помнить о них кому-то нужно, иначе все зря: и жизнь их, и смерть…

Напоследок Амиран еще раз пошел взглянуть на заросшее бурьяном пепелище: ведь на этом месте стоял дом, где его ждали и любили. Затем он сел в подаренный братвой «Сааб» и, резко газанув, поехал назад в Москву, напряженно размышляя об услышанных от старика странностях.

Когда Джанашвили вернулся из-за границы, ему тут же доложили о прибытии в Москву Амирана. Выяснив у Бахрушина, где Варднадзе остановился, Нугзар решил не оттягивать тяжелого для него разговора и взять, как говорится, быка за рога. Набрал номер Мишки-Зуба.

— Ну, что, Амиранчик, как тебе новая жизнь? — первым делом спросил Нуга, когда Амиран-Мартали снял трубку. — Чем заниматься думаешь, как жить?

— Пока не знаю еще, Джаник, приглядываюсь, — осторожно ответил Амиран-Мартали.

— Ну-ну… Давай встретимся. Приглашаю тебя в ресторан! Водка кушат, баб ебат, разговор разговариват. Как, завтра вечером устроит?

— Хорошо. Когда и куда прийти?

— Да ты что, пешком, что ли, собрался добираться? Я свой лимузин за тобою пришлю. Будь дома в девять вечера. л

— Буду.

Джанашвили повесил трубку, а Амиран задумался. Ему, по правде говоря, самому давно хотелось задать несколько вопросов своему бывшему компаньону. Много чего наслушался он о Нугзаре. И что от верных людей избавлялся, как от ненужного хлама, и что дело его, Амирана-Мартали, не по «понятиям вел, и что с ворами авторитетными западло ему стало дружбанить… Да, много чего ему поведали Серега-Трехпалый с Мишкой-Зубом, когда пару дней назад засели они втроем в „Национале“ и под разнообразную закусь уговорили за вечер пару литров запотевшей водочки. Амиран решил про себя, что надо разобраться с Нугзаром наверняка, самому во все вникнуть, составить собственное мнение о нынешнем Джанашвили. То, что он стал миллионером и известным политиком, еще ни о чем не говорит. Ну а прошлое… Что было, того уже по новой не проживешь…

На встречу с Джанашвили Амиран надел свой самый лучший костюм, который недавно приобрел в дорогом бутике Хьюго Босс. Пришлось выложить полторы тонны баксов, но на стройном и мощном торсе Амирана костюм сидел, как сшитый на заказ самым модным портным, что оправдывало вложенные в него средства. В нем Варднадзе очень напоминал актера Омара Шарифа в молодости: такой же элегантный и мужественный красавец мужчина. Женщины, это Амиран-Мартали успел подметить, глаз с него не сводили, когда он появлялся на улице в этом костюме.

Длинный белый лимузин «Линкольн», который прислал за ним Джанашвили, привез Амирана на Арбат, к ресторану «Прага» — излюбленному месту проведения досуга политиков всех мастей. На входе солидный швейцар, поинтересовавшись у Амирана его фамилией, предложил пройти в Царский зал, где среди толстых ковров, сусального золота и хрусталя его поджидал разжиревший Джанашвили.

Увидев Амирана, Нугзар поднялся ему навстречу: