Офицеры-2

«Будь я проклят, — мгновенно пронеслось в голо­ве Ставра, — Хиттнер и вонючий поляк заодно, эти суки о чем-то договорились. Дренковски смотрит на меня, как на козыря, на которого поставил собствен­ную шкуру. Он боится, что его карта бита».

— Кончайте драть глотки! — заорал Хиттнер, си­лясь переорать толпу. — Тот, кто сейчас не заткнется, пожалеет об этом! Ставра расстреляют. Я обещал, зна­чит, так и будет.

Толпа смолкла и напряглась в ожидании.

— Но прежде я должен узнать, у кого он или Буф­фало достали нож, — продолжил Хиттнер. — Пока я это не выясню, Ставр посидит в карцере. Все! Расхо­дитесь. Шоу окончено.

Решение Хиттнера вызвало у Ставра сумасшед­шую радость и одновременно трезвое понимание, что отсрочка приговора иногда много хуже его немедлен­ного приведения в исполнение. Но все же главное — он будет жить еще один день, а может, и два.

10

Вскоре после того ночного разговора в бане Шуракен решил, что пора возвращаться домой. Коман­дор не возражал. Первый, самый опасный период прошел, и теперь Шуракен уже достаточно восста­новился, чтобы контролировать себя. Все это время Шуракен постоянно думал о Жене. Он был человек исключительно стойкий в своих привязанностях. Так что за время разлуки его любовь не только не уменьшилась, но даже еще больше укрепилась. Но теперь все стало значительно сложнее. Как распутать этот клубок противоречий, Шуракен не знал, но одно было неизбежно — ему предстояло прийти к Жене и рассказать о гибели Ставра. Шуракен решил, что это в любом случае сделать должен, остальное — как сло­жится.

Он пришел к общежитию поздно вечером. Недав­но выпал снег, но он уже превратился в городскую грязь. Под ногами хлюпали лужи и бурая каша нерас­таявшего снега. Шуракен остановился недалеко от входа, чтобы выкурить сигарету. На нем была кожа­ная летная куртка с меховым воротником и черные джинсы. Но несмотря на то что одет Шуракен был вполне обычно, в нем угадывалось что-то, выделяв­шее его в толпе. Некая вполне ощутимая аура опасно­сти окружала его.

Шуракен выбросил окурок и вошел в общежитие. Через несколько минут он постучал в дверь ее комна­ты. Когда Женя открыла дверь, он сразу увидел, что она выглядит усталой и потухшей, как человек, в жиз­ни которого давно не было ни радости, ни счастья. Но при виде Шуракена она снова вспыхнула тем светлым, золотистым огнем, который сиял в ней в прежние вре­мена.

— Сашка!..

Женя бросилась ему на шею. Как бы он хотел сейчас обнимать и целовать ее и ничего не говорить. Но он не мог.

— Женя...

Она посмотрела ему в глаза с отчаянием:

— Не говори. Я знаю.

Шуракен не понимал, как могла Женя узнать о ги­бели Ставра, но сейчас это не имело значения.

— Я пришел проститься, — сказал Шуракен. — Я еду к себе в поселок.

— Почему, Саша, почему? Я тебя не понимаю.

— Гибель Егора все изменила. Я не хочу чувство­вать себя последним подлецом.

— А я? Я как же? Ведь я ждала вас. Хотя, конеч­но... какое это имеет значение, если ты больше не лю­бишь...

— Я люблю тебя, Женечка. Люблю, не сомневай­ся. Пойми, я подлецом не хочу быть не только перед Егором, но и перед тобой. Все действительно изме­нилось. Раньше, когда я тебя замуж звал, у меня перс­пективы были по службе. Я знал, что жить мы с тобой будем хорошо.

— Саша, зачем ты об этом говоришь? Какое это имеет значение?

— Большое. Я не собираюсь ломать тебе жизнь, а со мной сейчас будут одни проблемы. Жилья в Моск­ве у меня нет, а в деревне ты жить не сможешь. Да я и сам вряд ли смогу. Работы нормальной там нет. Ско­рей всего, законтрактуюсь куда-нибудь и уеду. А тебе надо учиться. Ты ради этого института в Афгане жиз­нью рисковала.

— Вот что, Саша, куда ты — туда и я. Для меня ра­бота везде найдется.

— Женечка, родная моя, я ничего сейчас не знаю — что со мной будет, куда поеду. Дай мне время, хотя бы год дай мне. Я выкарабкаюсь из дерьма, в ко­тором сейчас оказался, и вернусь за тобой. И верь мне. Ты у меня единственная, другой мне не надо

В тот же вечер Шуракен уехал к себе в леспаркхо-зовский поселок.

Черная «Волга» главы местной администрации — школьного приятеля Шуракена — с трудом втиснулась во двор и заняла все свободное пространство. Поэто­му принадлежащий начальнику районного отделения внутренних дел белый космический «форд» с «елкой» на крыше и «вольвешник» директора леспаркхоза при­ткнулись в распахнутых воротах. Власть съехалась на большую поселковую гулянку по случаю возвращения Шуракена.

Клавка, мать Шуракена, выставила на стол все до­стояние своего погреба и, конечно, самогон. В посел­ковом магазине «Колосок» она отоварилась изрядным количеством отечественной и зарубежной выпивки, но знала, что казенная продукция пойдет в оборот, когда уже станет все равно, что пить, потому как на­туральный продукт — он всегда лучше.

За столом было тесно, но, как известно, в тесно­те, да не в обиде. На одно из почетных мест Посадили недавно появившегося при начавшей ремонтировать­ся церкви молодого батюшку с лицом аспиранта МГУ и русыми кудрями до плеч. Местная власть располо­жилась в верхнем конце стола рядом с виновником торжества. Справа от Шуракена присела мать. А мес­то слева почему-то оставалось свободным.

Вчера Костя привез Шуракена домой на «уазике» Командора. Из своих странствий Шуракен вернулся налегке: в руках он держал спортивную сумку, в кото­рой ворочался Дуст — щенок, подаренный Командо­ром на прощание. На подъезде к леспаркхозовскому поселку Шуракен увидел то, чего и в помине не было, когда три года назад он приезжал навестить мать пе­ред отбытием в Сантильяну. Нелепые сооружения из красного кирпича, сомкнувшись в тесные стаи, под­грызали лес с разных сторон. Это удивило Шуракена, потому что он помнил прежние порядки леспаркхо­за, охранявшие буквально каждое дерево. Поселок ос­тался прежним, только некоторые дома заметно по­хорошели. А другие — заметно поплохели в том чис­ле и дом матери.

Гулянка набирала обороты. Место слева от Шура­кена по-прежнему пустовало, и кое-кто из холостых бабенок поглядывал на него уже с явным вожделени­ем. Но ни одна не решалась встать и пересесть туда. Причина их робости заключалась в том, что они зна­ли, кому оно предназначено.

Гости радостно загомонили при виде огромной ды­мящейся кастрюли, доверху полной вареников, которую Клавка внесла с кухни.

— Ты к нам надолго? — спросил Шуракена быв­ший школьный приятель Славка Морозов, ныне гла­ва местной администрации.

— Получается, вроде надолго, — уклончиво отве­тил Шуракен.

— Давайте, тетя Клава, валите, валите больше, я уж давно домашнего не ел, — отвлекся Морозов, ко­торому хозяйка начала накладывать на тарелку варе­ники. — Слушай, — он опять повернулся к Шуракену, — че я тебе скажу, пока трезвый. Зайди завтра ко мне, подумаем, куда тебя пристроить.

— Разберемся...

Шуракен поднял голову и вдруг увидел Нинку. Она вошла в комнату. Среди звуков застолья

раз­дался уверенный стук каблуков. Голоса начали сти­хать, и постепенно в комнате наступила тишина.

Надменно откинув голову в пышно взбитых куд­рях, хозяйка поселкового магазина «Колосок» напра­вилась к ожидавшему ее месту рядом с Шуракеном. По поселковым понятиям Нинка была баба манкая, но давно уже никто не видел ее в таком парадизе. На­верное, не для кого было выставлять товар лицом. Бабы вытаращили завистливые глаза на неописуемой красоты бирюзовое платье из турецкой ангоры с ги­пюровыми врезками на груди и рукавах. Мужичье за­волновалось, всем нутром почувствовав то, чем было наполнено платье. Грудь Нинки, высоко задранная бесстыжим заграничным лифчиком, так и лезла на­ружу, распирая гипюровые загогулины.

Первыми очухались холостые бабенки. Они разом возобновили болтовню, давая понять, что ничего осо­бо интересного не произошло. Ну накрутила краше­ные космы, ну обтянула лошадиный зад турецкой ан­горой — любая так может.

Молодой батюшка улыбнулся нежными губами и откинул упавшую на лоб прядь. В голубых глазах зас­ветилось интеллигентское поэтическое восхищение натуральной русской женщиной.