Время своих войн-1 (СИ)

   - Какой белый! - сказала кладовщица про Сеню. - Словно седой!

   Белобрысые среди "вязовских кровушек" не редкость, но Сеня (а если по взрослому, то - Енисей) не родился таким, таким стал - в один из ноябрьских дней взял, да и выинел, словно убитый морозом рогоз - никто не заметил как и почему это произошло.

   - Он немца убил! - сказала Катя, и Сеня дал ей тумака.

   Вообще-то Сеня добрый, а тумака дает, когда не дело говорит или не к месту.

   - Не надо ее бить! - сказала кладовщица.

   - Надо! - сказал Сеня. - Кроме меня у нее никого нет.

   Дядька-инвалид не сказал ничего, только странно посмотрел на Сеню и вздохнул.

   Когда пришли, Катя его не сразу заметила, только когда в углу шевельнулось, увидела на деревянной тележке полчеловека, с перекинутой через шею торбой. Полчеловека это мало, получилось, что он хоть и взрослый, а она, Катя, уже больше его.

   - Теперь кору будем принимать, - сказала кладовщица. - Наряд такой спустили. Расценки по ходу определят.

   - Зачем кору?

   - Кору для обуви, принимать будут вязанками.

   - Обувь из нее делать? - удивилась Катя

   - Нет, это для чего-то другого, - наморщил лоб брат-Сеня.

   А скучающий дядька-инвалид объяснил:

   - Дубить будут, квасить, кожи замачивать. Но пока запрос на лозовую.

   Катя подумала - как это можно корой красить? - потом вспомнила, как брат Сеня обстругивал ольховую палку, а с нее красились руки, словно кровь.

   - Этот наряд, прости Маруся, не для меня!

   - Ты мешки латай! - сказала кладовщица инвалиду. - Мешки понадобятся.

   - На мешках не заработаешь.

   - Только лозовую будете принимать?

   - Пока - да. Если много заготовишь, машину пришлем, но стаскать надо в одной место, ближе к дороге.

   - Ближе к дороге украдут, - пробурчал Сеня.

   - За прошлую сдачу тебе положено... Деньгами возьмешь?

   - Нет! - сказал Сеня. - Сечку!

   - Мешок свой есть?

   Сеня вынул из-за пазухи сложенный мешок, тот что дорогой согревал грудину, и даже не столько сам, как мыслями, что он, Сеня, в нем понесет. Достал веревку - обвязывать.

   - Что же к углам не подшил? - спросил инвалид. - Теперь как не вяжи, какая-нибудь дорогой соскользнет.

   - Можно по камню внутрь в углы, и вокруг обвязать, - сказал Сеня, который так уже не раз делал. - Я схожу поищу.

   - Смерзлось все! - сказал инвалид. - И снег!

   - Можно из под дома, там под крыльцом должны быть.

   - Не ерунди! - сказал инвалид. - Хозяйка, удружи мальцу пару картофелин.

   Кладовщица укоризненно посмотрела на инвалида, но перечить не стала, вышла в складское и принесла две гладкие картофелины. Инвалид загнал в углы и ловко обвязал веревкой.

   - Хорошая веревка. Немецкая?

   - Немецкая, - подтвердил Сеня.

   - Где достал?

   - Там нет уже, - честно сказал Сеня.

   - Куда тебе?

   Сеня сказал, мужчина присвистнул.

   - Ты поосторожнее бы у себя гулял, там у вас, я слышал, самые бои были. Подорвешься нахрен!

   - Это не у нас, это три километра от нас. Все хорошее уже обобрали. Еще трофейщики обобрали.

   - Трофейщики чисто не обирают, - сказал инвалид. - Леная команда.

   Посмотрел на Катю.

   - Не дотопаешь с ней.

   - Я знаю, - сказал Сеня.

   - Только сечку? - спросила кладовщица. - Еще что-нибудь?

   - Нет, самое дешевое.

   - Это больше чем полтора пуда будет, - сказала кладовщица с сомнением.

   - Донесу! - уверенно заявил Сеня. - Это донесу.

   Обмотал, затянул горловину, подгоняя лямки под размер.

   - Машина будет в Луки, я шоферу скажу, чтобы до Рокачино вас подбросил, а дальше сам.

   - Спасибо! - с жаром сказал Сеня. - Я вам этой коры больше всех наготовлю!

   Когда ждали машину дядька-инвалид спросил тихо.

   - Ты правда немца убил?

   - Да, - сказал Сеня.

   - А мне вот не пришлось, - сказал инвалид. - Меня раньше убили... Но, считай, ты за меня рассчитался.

   - За вас он полицая убил, а немца - за нас! - встряла Катька и опять получила тумака, но несильного...

   Сеня не один, у которого в Отечественную погибли все до единого; и те, кто ушел на фронт, и те, кто остались. Повыбило родню ближнюю и дальнюю. Всех повыбило. Мужчин, женщин, погодков и тех, кто младше... А на фронт, кто смог, так все разом и ушли, что по отцовской, то и по материнской - деды, их братья - дядья, включая двоюродных, их сыновья-неженатики...

   Неизвестно, кто и как потом писал статистику по "южным псковским", но тех, кто носили родовое звание "вязовские кровушки", включающие в себя длинную цепочку деревень и выселок вдоль реки Великой, ее верховьях, разом набили два эшелона. Так родней тогда и брали, чтобы бок о бок воевали и пристыдили, если кто сплоховал. Погибли в первый же год войны - где? - неизвестно. Не было еще таких войн, чтобы убивало всех. Стали! Гитлеры пришли... Кто-то говорил, "вязовские кровушки" на псковском рубеже постановили больше не отступать, не приказ такой получили, а сами решили - миром своим. Может быть и так. Война слизнула. Оставшихся добрала оккупация, а последние крохи хрущевские дела. И деревни - вся гирлянда их, многоголосая, затейливая - исчезли бесследно, редко где оставив молчать за себя угловые камни...

   - А правда, что отец с водяным дружил? - спросила Катя.

   - Правда! - сказал Сеня.

   ...В глухую осень сорок первого пришел Михей. Сеня чувствовал как кто-то по звериному смотрит из-за реки. Вечером специально вышел на кладки с удочкой, стал ждать. Человек переплыл, вцепился в кладки, вылазить не стал. Голый, тощий, должно быть, одежду развесил на том берегу - осмотрительно.

   Сеня с трудом признал Михея, который был им каким-то боком родня, если считать по дальним и сводным.

   - Ползи к бане, - стараясь не смотреть в его сторону, сказал Сеня. - Там наши, укроют под полом.

   - Кто?

   - Мы, бабка Стефанида, Макаровна со своими...

   - Дети с ней?

   - Все шесть.

   - Не пойду, - сказал Михей. - Про своего станет спрашивать, а он погиб, голосить начнет.

   С Енисеем разговаривал как со взрослым, словно он последний или самый старший остался. Стуча зубами успел рассказать про пересыльный лагерь - там всяких много, но "вязовских кровушек" было только пятеро.

   - Мы вчетвером ушли, отец твой, Иван Алексеевич Михайлов, велел кланяться, он не сдюжил, рана у него нехорошая.

   - Оставили значит? - глухо спросил Сеня.

   - Он так велел. Антонов огонь пошел от бедра.

   - Остальные где?

   - У Абрацево стреляли по нам, Егориных, Кирю и Павла, сразу насмерть. А дядьку твоего, Алексея Алексеевича, закопал у Новой Ранды, дальше не сдюжил нести.

   - Где?

   - Там видно. Свежий холмик и ветка воткнута еловая.

   - Цела мельница? - зачем-то спросил Сеня, про водяную мельницу на которой когда-то - уже кажется что так давно - работал его отец.

   - Нет, порушена, но восстановить можно, - сказал Михей и неловко добавил: - Дядьку твоего перезахоронить бы, я глубоко не смог. Волки раскопают...

   - Мне туда не попасть, у нас за уход расстреливают, партизан боятся.

   - А что, есть партизаны?

   - Наши повывелись, а с Белоруссии заходят. Ты куда теперь?

   - Сперва домой.

   - Не ходи, там теперь плохие немцы, не по-немецки разговаривают. Дядьку Серафима убили.

   - Он же старый совсем!

   - Шапку не снял. Гвоздями приколотили. Так велели и похоронить - в шапке и с гвоздями... Автомат дать?

   - Откуда у тебя автомат?

   - Нашел! - соврал Сеня.

   Пришла сестра, Михей поднырнул под кладки.

   - Иди домой! - строго сказал Сеня.