Лёжа со львами

Справа от нее пыльный склон резко обрывался вниз. У подножия горы, отлого сбегавшей к реке, расположилось селение Бэнда – пятьдесят или шестьдесят домов, прилепившихся к клочку неровной каменистой земли, которая не поддавалась обработке. Дома были из серого камня и глиняного кирпича, с плоской крышей из прессованной земли, уложенной на маты. Рядом с крохотной мечетью бросалась в глаза группа разрушенных домов – это пару месяцев назад русский бомбардировщик нанес прямой удар. Селение было видно, как на ладони, хотя, чтобы добраться до него отсюда, требовалось минут двадцать. Джейн обвела взглядом крыши, окруженные стенами внутренние дворы и глиняные пешеходные дорожки, ожидая увидеть бездомных детей, но к счастью, их не оказалось. Под жарким голубым небом Бэнда выглядела покинутой.

Слева от нее долина раздавалась вширь. Маленькие каменистые площадки были испещрены воронками от бомб. На более низких склонах горы рухнули стены древних террас. Поспела пшеница, только не видно было жнецов.

В стороне от полей, у подножия скалы, образующей дальнюю границу долины, протекала река Пяти Львов, глубокая в одних местах, мелкая в других, то широкая, то узкая, но всегда бурная и каменистая. Внимательный взгляд Джейн скользил по реке. Не было видно ни купающихся женщин, ни женщин, стирающих белье, ни играющих на мелководье детей, ни мужчин, которые переходили бы брод с лошадьми и ослами.

Джейн подумывала о том, чтобы одеться и покинуть свое укрытие, чтобы забраться еще дальше в горы, спрятавшись в пещере. Именно там находились жители деревни, мужчины спали после ночной работы на полях, женщины готовили пищу, стараясь не отпускать от себя детей, коровы были в загонах, козы паслись на привязи, собаки дрались из-за каких-то объедков. Видимо, Джейн чувствовала себя здесь в полной безопасности, потому что русские бомбили селения, а не голые склоны горы. Однако сюда в любой момент могла залететь шальная бомба, так что пещера защищала ее от всего, но только не от прямого попадания.

Она еще не решила, как ей поступить, когда до ее слуха донесся рев реактивных самолетов. Прищурившись, она подняла глаза, чтобы разглядеть их. Сопровождавший их появление рев заполнил долину, пролетая над Джейн, самолеты разметали по сторонам бурно текущий поток. Устремляясь в северо-восточном направлении на большой высоте, они уже начали снижаться. Один, два, три, четыре серебристых убийцы – вершина человеческого технического гения, направленного на то, чтобы искалечить неграмотных крестьян, разрушить сложенные из глиняного кирпича дома, после чего со скоростью семисот миль в час вернуться на базу.

Через минуту их уже не было видно. Сегодня они пощадили Бэнду. Джейн медленно приходила в себя. Реактивные самолеты внушали ей ужас. Прошлым летом Бэнда полностью избежала бомбардировок, а зимой вся долина получила передышку. Но этой весной все возобновилось с новой силой. Селение несколько раз бомбили, однажды досталось его центральной части. С того раза Джейн возненавидела реактивные самолеты.

Жители селения отличались удивительным мужеством. Каждая семья устроила себе второе жилье в пещерах. Каждое утро они карабкались по склону горы, чтобы провести там весь день, возвращаясь в сумерки, так как по ночам бомбардировок не было.

Поскольку работать в поле днем было небезопасно, мужчины работали ночью, главным образом пожилые, потому что молодые по большей части отсутствовали, занятые тем, что сбивали русских в южной части долины или чуть в стороне. Этим летом бомбардировки были более ожесточенными, чем когда-либо за все годы повстанческих действий. Так рассказывали Жан-Пьеру партизаны. Если в других частях страны афганцы были такими же, как в этой долине, то они вполне могут ко всему приспособиться и выжить. Жители спасали свои скромные ценности из-под развалин после бомбардировок, без устали пересаживали истерзанный бомбами огород, выхаживали раненых, хоронили убитых и отправляли своих подростков в распоряжение командиров партизанских отрядов. Джейн считала, что русским никогда не удастся одолеть этих людей, даже ценой превращения всей страны в радиоактивную пустыню.

Другой вопрос – смогут ли мятежники когда-нибудь одолеть русских. Афганцам было не занимать смелости и неудержимости. Они держали под своим контролем сельские районы, однако соперничающие племена почти так же ненавидели друг друга, как и оккупантов, а их ружья были бессильны против реактивных бомбардировщиков и вооруженных вертолетов.

Джейн отгоняла от себя мысли о войне. Стоял зной, наступало время сна, когда она любила быть одна и отдыхать. Запустив руку в бурдюк с очищенным маслом, Джейн стала втирать его в натянутую кожу своего огромного живота. Она удивлялась, как можно было допустить такую глупость и забеременеть не где-нибудь, а в Афганистане.

Она приехала сюда с двухгодичным запасом противозачаточных средств, со спиралью и целой коробкой сперматоидального желе. И тем не менее, всего через несколько недель, после месячных она забыла о своих таблетках да и о спирали.

– Как ты могла так ошибиться? – воскликнул Жан-Пьер, однако ответа не последовало.

Но сейчас, лежа под солнцем, радостная от сознания беременности и ощущения набухшей груди и постоянных болей в пояснице, Джейн убеждалась, что это была преднамеренная ошибка, своего рода профессиональный промах, бессознательно совершенный ее разумом. Джейн хотела ребенка, а Жан-Пьер, она это точно знала, не хотел. Поэтому зачатие произошло случайно.

«Почему мне так хотелось ребенка?» – спрашивала она себя, и ответ пришел ниоткуда: «Потому что я чувствовала себя одинокой».

– Это правда? – проговорила она вслух. В этом сквозила ирония. Она никогда не чувствовала одиночества в Париже, живя в свое удовольствие, покупая все необходимое для себя одной и разговаривая сама с собой перед зеркалом. Но после замужества, когда Джейн проводила с Жан-Пьером каждый вечер и каждую ночь, работая с ним рядом ежедневно большую часть дня, она ощутила свою обособленность, одиночество и страх.

Они поженились в Париже перед самым приездом сюда. Впрочем, это казалось им естественным приключением, новый вызов, новый риск, новые переживания. Все говорили, какие они счастливые, смелые и влюбленные. Все так и было на самом деле.

Джейн без сомнения ожидала от брака очень многого. Она надеялась, что ее любовь и близость с Жан-Пьером будут все больше возрастать. Она думала, что узнает о его пассии в юности, чего он действительно боялся, хотела услышать от него, действительно ли мужчины, помочившись, стряхивают несколько капель, в свою очередь она рассказала бы ему, что ее отец был алкоголиком и что ей пригрезилось, будто ее изнасиловал темнокожий и что от волнения она иногда сосала свой большой палец руки. Но Жан-Пьер, видимо, считал, что после свадьбы их отношения должны оставаться точно такими же, как и прежде. Жан-Пьер вежливо относился к ней, заставлял ее смеяться в своих маниакальных состояниях, беспомощно погружался в ее объятия, когда пребывал в унынии, затевал дискуссии о политике и о войне, умело раз в неделю занимался с ней любовью, пуская в ход свое молодое тело и свои крепкие чувствительные руки хирурга. Короче говоря, в любом отношении вел себя не столько как муж, сколько как возлюбленный. Она до сих пор ощущала себя неспособной беседовать с ним о глупых неловких вопросах, например, не выглядит ли ее нос в шляпке еще длиннее и как она все еще злится при воспоминании о том, как ее хорошенько отшлепали за облитый чернилами ковер в гостиной, в чем была виновата не она, а ее сестра Паулина. Ей хотелось задать кому-нибудь вопрос – все складывается, как оно и должно быть, или все со временем устроится? – но ее друзья и семья были так далеко отсюда, а афганские женщины восприняли ее ожидания как нечто чудовищное. Она устояла перед искушением открыть Жан-Пьеру свое разочарование, частично из-за расплывчатости своих жалоб и частично потому, что боялась его реакции.

Оглядываясь в прошлое, она понимала, что мысль о ребенке появилась у нее еще раньше при общении с Эллисом Тейлером. В тот год Джейн отправилась на самолете из Парижа в Лондон, чтобы участвовать в крещении третьего ребенка своей сестры Паулины, чего она обычно никогда бы себе не позволила, ибо не любила официальных семейных торжеств. Джейн даже стала нянчить младенца одной пары в доме, где жила, – он был истеричный торговец антиквариатом, она – аристократка. Причем больше всего Джейн нравилось, когда ребенок плакал, а она брала его на руки и старалась успокоить.