Слепая ярость

— Ньик… Ньик…

Ли Тхау вновь и вновь повторяла его имя, твердила что-то ласковое, а ее губы между тем скользили вдоль шеи Ника, по его полуобнаженной груди.

— Ах ты, моя девочка, ах ты, моя прелесть… — бормотал Ник, ощущая себя словно неопытный мальчишка, впервые удостоенный женской ласки.

Пальчики Ли Тхау между тем полностью расстегнули его форменную рубаху, осторожно и решительно взялись за пояс брюк.

— Что же ты делаешь, крошка, что же ты делаешь, сумасшедшая…

Ник хотел было отстранить девушку, но она была на удивление настойчива, и через мгновение он ощутил ее упругие губы на том оружии, которое имеется в распоряжении солдат всех армий мира, — и оно мгновенно оказалось на боевом взводе. Ли Тхау застонала от восхищения — и едва ли не целиком заглотила лакомую добычу.

Боже мой, думал Ник, Боже мой: ни одна из бойких американских девчонок, которых он знал до армии, никогда не отваживалась на такое откровенное действие, а эта тихоня из глухой вьетнамской деревушки, наивное дитя джунглей, идет на смелую ласку как на что-то само собою разумеющееся. И надо же: нужно было оказаться на другом земном полушарии, попасть в жуткую переделку, лишиться зрения — и все для того, чтобы в результате удостоиться минета…

Ли Тхау увлеченно работала язычком, и Ник чувствовал, что его боеголовка готова разразиться мощным взрывом, а ему безумно хотелось продлить неведомое дотоле блаженство.

— Подожди, Ли Тхау, пожалуйста, подожди…

Он беспорядочно шарил руками по ее телу, от тугих грудок до узких горячих бедер, ощущая, как страстно изгибается стан Ли Тхау, чутко реагируя на его прикосновения. Весь дрожа от нетерпения, Ник лихорадочно стягивал с девушки холщовые штаны и рубаху — и вот уже пылающая обнаженная плоть вольно затрепетала, освобожденная от никчемной обузы одежд. Он не мог видеть цвета ее кожи — и в воображении ему мерещилось нечто ярко-алое с перламутровым отливом, подобное диковинной тропической рыбке. Ник не помнил уже, где верх и где низ, мироздание причудливо закувыркалось в его сознании, и он успел только услышать, как воспаленный жезл со смачным чмоканьем выскочил из нежного плена для того, чтобы резко погрузиться в иные блаженные пределы, и грянул оглушительный гром, и хлынули мощные струи ливня, омывая их сплетенные в сладостном клинче тела, и новый разряд с небес совпал с яростным извержением в жаждущее лоно, и слились воедино их восторженные, торжествующие вопли, и долго еще лежали они, обессиленные, отдаваясь стихии щедрого дождя.

— Я люблю тебя, Ли Тхау, Господи, как же я люблю тебя, милая нежная девочка моя, — обессиленно лепетал Ник, чувствуя себя полностью опустошенным.

А она отвечала ему что-то на смешном своем языке птичьих трелей, и звуки ее голоса мешались с шумом струй тропического ливня, и такое было впечатление, как будто с Ником Паркером говорит сама Природа…

Он наугад притянул девушку к себе — нагую, мокрую, скользкую, водрузил ее на себя, словно всадницу, бесцеремонно впершись в сладкую промежность мигом ожившим орудием. Пронзенная им Ли Тхау упруго подлетала на Нике так споро, что ему всякий раз казалось, будто вот сейчас она сорвется с живого якоря, — но тут же она снова звонко плюхалась о его пылающие чресла, и когда он снова выстрелил свой мощный заряд — как только не снесло ее прочь силой такого удара. Но Ли Тхау только плотнее прижалась к Нику, словно стараясь до последней капельки впитать в свое лоно семя белого мужчины.

А ливень все бушевал, и — мнилось Нику — они вдвоем растворяются в его струях…

С тех пор их прогулки по джунглям участились. Правда, ходили они немного: едва забредя под полог леса, кидались друг на друга, нетерпеливо срывая одежду, — и наставало блаженное совокупление.

Ник был ошеломлен такой безбрежной страстью со стороны хрупкой юной вьетнамочки — его скромный доармейский сексуальный опыт не содержал ничего подобного: какие-то торопливые перепихивания, которым предстояли часы глупых жеманных разговоров. А эта девочка знала, чего хочет, и предпочитала обходиться без долгих прелюдий. Оказывается, можно не знать языков друг друга — но достаточно чувствовать языки друг друга: они скажут все гораздо красноречивее…

Впрочем, пару слов по-вьетнамски Ник все же выучил с подачи Ли Тхау — из тех, что он прежде стеснялся произносить по-английски. И начал их тихо проговаривать, поначалу жутко стесняясь, а потом вошел во вкус и страстно рычал их во время акта. И вообще, он почувствовал, как в нем, молодом американском юноше, постепенно прорастает первобытный какой-то самец — грубый, резкий, безжалостный. И особенно Ник возлюбил узкую точеную задницу Ли Тхау — ему нравилось врываться своим напористым членом в тесное отверстие меж упругих ягодиц, чувствуя, что он доставляет этим девушке боль, смешанную с наслаждением. Он буквально зверел от осознания этого — и в такие мгновения не скупился на самые грубые выражения.

— Шлюха! Подстилка проклятая, тебя нужно отдать в бордель, проститутка, в дешевый солдатский бордель, где тебя будут иметь по сорок человек за день, а тебе все равно будет мало, мало! Тебя нужно сразу драть во все дырки, чтоб ты почувствовала, тварь, чтоб ты поняла, как это должно быть! Я уничтожу тебя своим елдаком, я разнесу тебя на кусочки, я размажу тебя по траве, подлая шлюха, грязная жадная самка!

А Ли Тхау, не понимая его, только нежно смеялась в ответ сквозь похотливые стоны.

Господи, чего он только не делал с этой девочкой, едва ли не на уши ставил для удовлетворения своего неиссякаемого сладострастия. Нику казалось, что уже никогда он не сможет найти такой замечательной женщины, ежеминутно готовой сокровенно распахнуться ему навстречу, — и он пытался отыметь Ли Тхау так, словно каждая их близость — последняя. Было что-то лихорадочно-гибельное в их сексе, — наверное, вот так терзают друг друга он и она на тонущем корабле, понимая, что минуты их сочтены и осталось только одно: доставить напоследок друг другу максимальное наслаждение. А может быть, думал Ник, вот именно так и стоит жить с любимой тобою женщиной…

Любил ли он Ли Тхау? Ему трудно было ответить на этот вопрос, которым он старался не задаваться. Да, он говорил ей слова любви — особенно когда тела их переплетались в очередном эротическом поединке, но, наверное, они имели то же назначение, что и те ругательства, которыми Ник порой осыпал Ли Тхау: выражение градуса эмоций — и не более того. Он был упоен ее телом, очарован ее готовностью на самую откровенную, бесстыдную страсть — довольно и этого, такой подарок судьбы не всякому достается. И еще Ник испытывал от отношению к девушке постоянное чувство нежной благодарности — ведь она первая помогала ему осваиваться в том новом неведомом мире тьмы, в котором он оказался.

И еще: благодаря занятиям любовью с Ли Тхау, Ник, как он сам это ощущал, окреп гораздо быстрее, чем если бы валялся на нарах лагеря для военнопленных. Девушка вселяла в него силы — и в соприкосновении с человеческим телом Ник чувствовал себя совершенно уверенно. В нем прорезалось какое-то второе, внутреннее зрение, позволяющее видеть жесты, предугадывать движения, предполагать намерения — и в результате вовремя реагировать.

Не менее благодарен был Ник Паркер и старому Фу Чангу. Догадывался ли этот потрепанный жизнью человек об их взаимоотношениях с Ли Тхау? Наверняка: ведь вряд ли девушка могла утаить следы страсти Ника, неизбежно остававшиеся на ее хрупком теле. Но никогда Фу Чанг ни словом, ни намеком не выразил своего отношения к ежедневным их безумствам. Ну и Ник, понятное дело, в беседах со стариком никогда не затрагивал этой темы.

«Может быть, старик так лоялен к нашему блуду из-за своей неприязни к Хо Ши Мину? — размышлял иногда Ник. — Что ж, в таком случае мне остается только поблагодарить «дядюшку Хо» за содействие…»

Фу Чанг относился к Нику с ненавязчивой заботой, стараясь, чтобы слепой пленник не ощущал своей неполноценности. И настал день, когда старик начал преподносить Нику бесценные уроки.