Звериный круг

Андрей ЩУПОВ

ЗВЕРИНЫЙ КРУГ

РЕТРОСПЕКТИВА

Она ждала его осенью, но так уж вышло, что встретиться им довелось позже.

Почти на полгода.

Оттрещав последними заморозками, февраль успел бесславно скончаться. В город ворвался ребячливый март, по-птичьему шумный, по-южному яркий. Было чему порадоваться, было над чем подосадовать. Всюду в лужах качались затейливые узоры маслянистых разводов. Сошедший снег обнажил мертвый асфальт, горы мусора и жухлую скучную траву на газонах.

Они встретились в начале весны. Так получилось… Фраза, подразумевающая некую предысторию, в которой уже ничего невозможно изменить. Однако никаких историй он излагать не собирался. Переступив порог, вялым движением Николай опустил к ногам сестры легонький брезентовый мешок и сипловато пробормотал:

— бот, значит, вернулся…

Она смотрела на брата и не узнавала. Длинный, с поредевшей шевелюрой и нездоровым огрубевшим лицом, он походил чем-то на скуластых, исхудавших солдатиков, возвращавшихся с фронта в сорок пятом. Словно ожила хроника минувших лет, словно перемешалось настоящее и прошлое. С криком девушка повисла на шее брата, осыпая колючие щеки, подбородок быстрыми поцелуями. И впервые Николай неуверенно улыбнулся. Но лучше бы он этого не делал. Улыбка его выглядела пугающе. Темная подрагивающая полоска рта напоминала прилепившуюся к лицу пиявку. Передних зубов у Николая не было. Все так же он стоял у порога, безвольно опустив руки, даже не пытаясь обнять сестру. Отступив на шаг, Наталья по-новому всмотрелась в него. Страх и жалость холодными щупальцами сжали сердце. Улыбка на лице брата казалась страшной маской, да и сам человек, стоящий перед Натальей, был ей пугающе незнаком. Пустой отрешенный взгляд, мешки под глазами, рубчатый шрам, рассекающий левую щеку. Что-то чужое проступало в его чертах… Что-то новое, чего раньше не было. Впрочем, она уже не разглядывала. Выступившие слезы превратили стены прихожей и тощую, застывшую в дверях фигуру в колеблющийся туман.

— Испугалась? Ничего, привыкнешь. — Николай засмеялся. Каркающе и так же сипло. Больно пожав ей плечо, прошел в квартиру…

А позже они пили на кухне чай с клубничным вареньем, и после каждого глотка Николай блаженно постанывал. Наталья ни о чем не расспрашивала. Все тот же страх заставил забыть о вопросах, и она сама рассказывала о новой работе, о засеваемых в саду грядках, о студентике-ухажере, стеснительном и беспомощном.

Временами ей казалось, что Николай не слышит ее, но она продолжала тараторить, заполняя тишину нехитрыми новостями, заранее страшась его шепелявой речи, того, что он может ей поведать. И только раз горестным возгласом у нее вырвалось:

— Господи! Да ты словно из тюрьмы вернулся! И снова Николай сипло рассмеялся. Кружка в его руке задрожала, расплескивая чай.

— Тюрьма? Н-н-нет, Ната, это не т-тюрьма. — Слова давались ему с трудом, ко всему прочему он еще и заикался. — Чтобы угодить туда, где я был, нужно совершить одно-единственное преступление — дожить до восемнадцати.

Дрожь его прошла, Николай потянул кружку к губам. Кадык на длинной жилистой шее судорожно задвигался. Чаепитие получилось невеселым.

А на второй день он залепил ей оплеуху. Николая взбесили жалостливые глаза сестры. И когда она ударилась в слезы, с ним стало твориться неладное. Руки Николая заходили ходуном, голос сорвался на визг. Он кричал что-то неразборчивое, и с криком, словно воздух из пробитого баллона, силы стремительно покидали его. Бледный, задыхающийся, он рухнул на стул и зарыдал.

С ужасом она смотрела, как, обхватив лысеющую голову, он рвет жиденький ежик волос, роняя светлые пучки на колени, как часто вздрагивает его сгорбленная спина.

На следующее утро все и выяснилось. Знакомому врачу, усталому и тусклолицему, не понадобилось много времени, чтобы определить болезнь Николая.

Выписав направление в психотерапевтическое отделение, он наговорил Наталье множество непонятных слов. Единственное, что она уяснила, это то, что брат ее сошел с ума. Тихое помешательство с туманным названием, писанным на латыни. В довесок к шрамам на лице и выбитым зубам. Протягивая направление, врач как бы невзначай поинтересовался:

— Он что, вернулся оттуда?

Наталья не поняла, что именно эскулап подразумевает под этим «оттуда», и блеклым голосом сообщила, что Николай демобилизовался из армии.

В этот же день за многие сотни километров от города, в котором проживали Николай с Натальей, на глухой лесной поляне стояли двое. Лица их были багровы, на обтянутых солдатским сукном спинах темнели широкие пятна. Чтобы добраться до этого места, им пришлось брести пехом двое суток кряду.

— Похоже, финишировали, а, лейтенант?

Офицер промычал что-то невнятное, поморщившись, потянул носом. Морщиться было отчего. Пятна крови виднелись по всей поляне. Взрытый когтями дерн, поломанные ветки и что-то багрово-лоскутное, размерами никак не похожее на человеческое тело, лежащее как раз посреди поляны.

— Хорошая работка, верно?

— Черт!.. — Лейтенант наконец-то справился с собой. — А где же… Где остальное?

— Известно где! У Хозяина в брюхе. А скорее всего — уволок куда-нибудь и спрятал. Он — товарищ запасливый. Все равно как хомяк.

Лейтенант приблизился к помятым кустам барбариса, разглядывая землю, нахмурился.

— Следы-то какие!

— Это точно, лапка у Хозяина крупная… — Сержант опустился на кочку, широким платком утер взмокшее лицо. — Нам еще повезло. Могли и неделю топать.

— Могли, это точно.

— Хорошо, хоть мошкары еще нет, а то бы совсем припухли.

— Мошкары?.. А этого тебе недостаточно? — Лейтенант кивнул на забрызганные кровью ошметья, сплюнул под ноги. — Сколько теперь возни будет! Объяснения, протоколы…

— Кому-то будет, а кому-то нет. — Сержант нагловато улыбнулся. Он был лучшим следопытом на все ближайшие зоны, и панибратство ему прощалось. Бывший таежник и нынешний срочник слыл незаменимым в подобного рода охотах. Кроме того, до конца службы ему оставалось немногим более трех месяцев. — Да и что будет-то? Одежонка — чья? Его. Кровушку тоже возьмем на анализ. И всех делов!

— Всех делов… — Офицер хмуро покосился на подчиненного и неожиданно ощутил беспричинную зависть. Был сержант тощ и жидковолос, ростиком едва доставал до плеча лейтенанта, однако вот не потерялся в армии, в люди сумел выйти и чушком не стал.

— Как он брел по воде столько? Вот я чего не пойму!

— Ради свободы людишки и не такое проделывают. Да и сдается мне, не брел он, а плыл.

— Плыл?

— Ну да. Вниз по течению, как я и толковал. Эти ребята — все до единого халявщики. Так и норовят поближе к жилью да воде.

— Так ведь холодно!

— Это конечно. Только помните, товарищ лейтенант, обрывки того полиэтилена? Я вам не просто так показывал. Вон и тут пара кусков валяется.

— Вижу, и что с того?

— А то, что эти хитрецы «гидрокостюмы» себе сооружают.

— Гидрокостюмы?

— Ну да, портняжное дело — нехитрое. Трава, тряпье, стекловата какая-нибудь, а поверх слой полиэтиленовых кульков. И проводом. Удобства, конечно, сомнительные, зато сутки можно по любым рекам сплавляться.

— Интересное кино!.. — Лейтенант кругами ходил по поляне. — Однако «гидрокостюмчик» его, похоже, все-таки протек. Иначе зачем бы ему выбираться на берег?

— А может, оголодал?

— Может, и так… — Офицер склонился над землей. — Вон следы какие четкие.

И его и медведя. А тело косолапый, должно быть, и впрямь с собой уволок.

— Знамо, с собой. Только я так соображаю: может, оно и к лучшему, что уволок? Его же как пить дать назад пришлось бы тащить. Вертушка тут не сядет, сами видите. А по трапу поднимать — радости мало. Перемазались бы как черти.

Тут он был прав. Погоню уже трижды дробили по водным протокам. От лагеря отмахали километров сто, если не больше. Жутковатая находка и невеселый финиш устроили бы всех. Следы на земле, примятый кустарник, а главное — окровавленное тряпье. И меньше разговоров — про «курорт», про разгильдяйство охранников. Нет беглеца — нет и дела, а вместо трупа — хватит пары лоскутьев. Да вот еще полиэтиленовые ошметья прихватить для доказательности.