К Тебе тянусь, о Диван мой, к Тебе

ТОМАС ПИНЧОН

К Тебе тянусь, о Диван мой, к Тебе...

Классический трактат о Лености мы находим в "Сумме теологии" Фомы Аквинского. Он отнес Леность, или "acedia", к числу семи основных ("capitalis") грехов. Фома уточнял, что использует слово "capitalis" в значении "первичный" или "стоящий во главе", ибо подобные грехи порождают другие. Но в этом эпитете сквозила дополнительная, зловещая, темная коннотация, которая лишь усугубляла силу аргументов Фомы - ведь "capitalis" также означало "достойный тяжкого, смертельного наказания". Отсюда эквивалент этого термина - "смертный".

Но позвольте, не перебор ли это - карать смертью за нечто столь легковесное, как Леность? Вообразите себе разговор в какой-нибудь средневековой камере смертников:

- Послушай, извини за любопытство - за что они тебя решили вздернуть?

- Да как обычно - напоролся на фараонов, когда не надо. И так уж вышло, что уложил я половину шерифовых людей трехдюймовыми стрелами из моего двухаршинного лука с автоподачей. Так что, видимо, за гнев. Ну, а теб за что?

- Э-э... вообще-то... ну, гнев тут ни при чем...

- Ха! Ты, видно, из этих, что по статье "Леность"?

- ... и вообще я этого не делал...

- Никто ничего не делает, фрайер, слышь, скоро уж и обед подадут. Ты часом не писатель будешь?

Излишне уточнять, что писатели считаются коронными специалистами по Лености. К ним постоянно обращаются - не только за бесплатными советами по этой части, но и с более лестными просьбами: выступить на Симпозиуме по проблемам Лености, возглавить Комиссию по делам Лености, дать показания в качестве эксперта на Слушаниях по вопросу Лености. Этот стереотип в значительной мере порожден тем фактом, что писатели часто вынуждены работать на условиях постраничной оплаты и жестких сроков - следовательно, уж нам-то доподлинно должна быть известна взаимозависимость между временем и деньгами. Вдобавок имеется весь этот роскошный пласт фольклора о "страхе белого листа" (или состоянии "творческой заторможенности", когда писать хочется, но не можется) - недуге, который порой разрешается драматично и без предупреждения (совсем как запор) и (может, поэтому?) находит сочувственный отклик в сердцах широких читательских масс.

Однако на деле "страх белого листа" - это всего лишь познавательная экскурсия в страну смертного греха, который этот комплекс, собственно, и порождает. Как и всякий из прочих шести грехов, Леность считается праматерью целого семейства менее значительных, так называемых "простительных" грехов, как-то: Праздность, Вялость, Телесное Неспокойствие, Непостоянство и Пустословие. Точный смысл латинского термина "аcedia" - уныние, сознательно направленное на самого себя, отвернувшееся от Господа. Это дефицит духовной решимости, который, сам себя распаляя, вскоре ввергает человека в состояние, именуемое на нашем языке "комплексом вины" и "депрессией", а в итоге загоняет нас в тупик, где мы уже на все готовы (то есть на все мелкие грешки и заблуждения), лишь бы увильнуть от неприятных ощущений.

Но отпрыски Лености, при всей своей "неправедности", не всегда дурны, как, например, то, что Фома Аквинский именует "Непокоем Духовным" (когда "без ладу, без складу преследуешь несколько целей враз"): если это качество "принадлежит силе воображения, ...оно именуется любопытством". И, как доказывает история, именно в подобные моменты своих мысленных странствий писатели и создают удачные, иногда даже лучшие свои вещи: находят ключик к проблемам формы, получают советы из Мира Идей, претерпевают приключения в зоне между сном и пробуждением - иногда их даже удается потом припомнить. Праздные мечтания часто составляют самую суть нашей профессиональной деятельности. Мы торгуем нашими грезами. Таким образом, Леность приносит вполне реальные денежные доходы - хотя, если верить слухам, в других отраслях индустрии развлечений эта трансформация еще сногсшибательнее: праздные упражнения в пляжном пустословии запросто превращаются в десятки миллионов долларов.

Если говорить о Лености как о теме литературных произведений, то после Фомы Аквинского она была воспета в целом ряде шедевров (первым тут вспоминается "Гамлет"), но новый крупный шаг в своем развитии сделала, лишь высадившись на брега Америки. Между Бедным Ричардом, чахоточным мастером афоризмов из ежегодника Бенджамина Франклина, и Бартлеби, трагическим писцом из новеллы Мелвилла, пролегли примерно сто лет ранней истории Америки период, когда в США рос и креп христианско-капиталистический государственный строй, а Леность-апатия балансировала на грани перехода из мистического состояния в мирское.

Во времена Франклина Филадельфия все дальше и дальше отходила от религиозного идеала, руководившего ее основателем Уильямом Пенном. Город постепенно превращался в нечто типа высокопроизводительной машины, которая поглощала сырье и рабочую силу, поставляя вовне товары и услуги. Внутри, между геометрически безупречными кварталами, циркулировали прохожие и транспорт. Урбанистический лабиринт Лондона, порождавший амбивалентности и подлинное зло, здесь был упорядочен, выровнен по линейке, ортогонализован. (Диккенс, посетивший Филадельфию в 1842 году, заметил: "Побродив по городу час или два, я ощутил, что весь мир готов отдать за одну-единственную кривую улицу".) Духовные проблемы никак не могли тягаться в актуальности с материальными, например с вопросом производительности труда. Леность стала грехом не столько против Бога или духовного понятия о добре, сколько против конкретной разновидности времени - однородного, одностороннего, по сути своей необратимого потока - то есть против "времени часов", которое обязывало всех жить по принципу "кто рано встает, тому Бог подает".

Бедный Ричард не стеснялся выражать свое отвращение к Лености. Он то просто твердил избитые английские пословицы, то выдавал самолично изобретенные сентенции в духе Великого Пробуждения: "Опомнись, о Лежебока! Разве Господь оснастил бы тебя руками и ногами, если б не предназначил, что тебе надлежит ими пользоваться?" Под прихотливым "рубато" трудового дня бился иной, суровый ритм - неумолчный, неотвратимый, немилосердный, и все дела, от которых люди увиливали, всё, отложенное на потом, подлежало срочной "отработке". "Пусть ты замешкался - время мешкать не будет". Ну а Леность, будучи по сути своей хроническим отлыниванием от исполнения долга, все накапливалась и накапливалась, точно бюджетный дефицит, и грядущее неотвратимое возмездие приобретало все более зловещие масштабы. В концепции времени, которая руководила городской жизнью во времена Бедного Ричарда, каждая секунда имела стандартную длину и давалась только раз. А время, которое мы именуем "нелинейным", тут и днем с огнем нельзя было сыскать - ну разве что беззаконный кавардак сновидений, на которые Бедный Ричард не обращал внимания, ибо не видел в них проку. В алфавитном указателе к "Альманаху Бедного Ричарда" (составитель Фрэнсис М. Барбур, 1974) под заголовками "Сновидения" и "Мечты" мы не находим ровно ничего. В глазах леди Филли сновидения были столь же нежеланными гостями, как и их сотоварищ - сон, считавшийся пустой тратой времени (в смысле - богатств, которые за это потерянное время можно было бы накопить), уступкой физиологии, которую непременно следовало обложить оброком в пользу 20-часового продуктивного бодрствования. В годы издания "Бедного Ричарда" Франклин, согласно его "Автобиографии", позволял себе спать лишь с 1 часа ночи до 5 утра. Другим долгим "нетрудовым" отрезком времени были четыре часа (с 9 вечера до часу ночи), посвященные Вечернему Вопросу: "Какие добрые дела свершил я сегодня?" Вероятно, то был единственный благовидный предлог погрузиться в себя - а куда еще можно было втиснуть теоретизирование, мечты, фантазии, поэтический вымысел? В этой ортогональной машине на жизнь смотрели как на документальную прозу.