Великий тес

Деловито переговариваясь, всадники двинулись дальше, погоняя и нахлестывая плетьми упиравшихся коней. Двое лихо свесились из седел и подхватили с земли по овце. По дряблым щекам тещи текли слезы. Глаза жены сузились, брови опали крыльями морской птицы, закончившей взмах.

Мунгалы, не оборачиваясь, скрылись за поворотом застывшей реки. Не было от них ни угроз, ни побоев, ни требований. Семью так равнодушно ограбили, будто обломили ветки безмолвного дерева. Жаль было жеребца и молодого, сильного коня. Жаль овец. Томил душу ужас, застывший в глазах женщин. Мужчины, не сумевшие защитить их, стыдливо молчали.

Угрюм неловко спешился, осмотрел сброшенный войлок.

— Отдохнем? — спросил тестя. Надо было перевьючить груз на другого коня, залатать перерезанную подпругу.

Женщины не слезали с коней, дав им волю щипать сухую, поникшую траву со снегом. Разбрелась поредевшая отара. Перегрузив войлок, кочевники продолжили путь. К вечеру они увидели на открывшемся склоне просторной пади пасущийся скот. Здесь и остановились на ночлег.

На другой день Угрюм вызвался в одиночку ехать к людям. Тестя он оставил с женщинами и детьми. Сам выбрал старого коня, которого не так жалко было потерять, оседлал его чем похуже, направил к видневшемуся стаду.

Вскоре он был замечен. Навстречу ему выехало двое верховых мужиков. Поперек их седел лежали дубины, на запястьях висели тяжелые плети. Всадники остановились с непроницаемыми лицами и преградили Угрюму путь. Одеты они были просто, по-братски, но волосы их не были убраны в косы. Оба пристально разглядывали изуродованное лицо гостя.

Под одним из них Угрюм узнал седло, из первых, неумело сделанных им много лет назад. С тех пор оно не раз чинилось и латалось, но служило до сих пор.

— Я делал! — указал на него рукой, опасливо улыбаясь.

Всадники взглянули на него с недоумением:

— Дархан?

Угрюм закивал. Лица погонщиков оживились и стали приветливей.

— Езжай туда! — указал плетью один из них.

Другой подвел своего коня, показывая, что хочет проводить гостя на стан, и стремя в стремя зарысил рядом с Угрюмом к кочевому жилью.

— Вдруг ты брат того дархана? — спросил, обернувшись на скаку. Он то и дело придерживал своего сильного коня, вырывавшегося вперед. — Отчего лицо другое?

— Медведь такое сделал! — криво усмехнулся Угрюм.

Пастух в засаленном тулупе, с блестевшим, будто смазанным жиром, лицом откинулся и захохотал.

С реки, где осталась семья Угрюма, видна была только малая часть просторной пади. Теперь она открылась во всю ширь между пологих горных хребтов с лесом на вершинах. Среди обдутой ветрами желтой травы чернели круглые плешины утугов⁷⁵, грубо огороженных поваленными деревьями. На безлесой сопке стояли пять юрт и рубленый гэр с плоской крышей. Возле него высились обсиженные воронами лабазы.

Мужик с масляным лицом крикнул: «Выходи!» Из юрт выскочили босоногие ребятишки в длинных рубахах. Выглянула женщина в островерхом колпаке и стыдливо прикрыла лицо воротом халата.

— Дархан приехал! — объявил сопровождавший Угрюма всадник.

Селение оживилось. Женщины стали выбрасывать из юрт котлы с оторванными ушами, понесли хозяйственную утварь и украшения.

Угрюм посмеивался, сидя в седле:

— Много работы, быстро не сделать! — Чтобы не разочаровывать жителей, он важно и добродушно уверял их: — Покане налажу все, не уеду! Покажите, где можно поставить мою юрту и где пасти мой скот.

Он снова окинул взглядом селение и обернулся к самой большой и богатой юрте. Над ней курился дымок, но никто даже не выглянул из-иод навешанного полога.

— Хубун здоров? — с почтением спросил Угрюм окруживших его женщин и стариков. — Как его славное имя? Кто его предки?

— Болен! — коротко ответил сопровождавший гостя мужик, и лицо его стало хмурым: — Яндокан его имя!

Угрюм спешился и поклонился в сторону большой юрты, чтобы соблюсти приличие и не нажить врагов. Соскочил с коня и мужик, приведший его в селение. С короткими, колесом торчавшими из-под шубейки ногами он сразу стал низкорослым и непомерно широкоплечим. Раскачиваясь на ходу так, что едва не касался земли длинными руками, прошел к большой юрте, скрылся за войлочным пологом. А когда вышел, объявил:

— Яндокан сегодня не может говорить с тобой. Как будет здоров, так поговорит. Ставь свою юрту где хочешь! — повел вокруг сложенной вдвое плетью и спросил: — Сколько у тебя скота?

Угрюм ответил. По толпе стариков и женщин прокатился смешок: по их понятиям, он был беден для уважаемого дархана. Кобыл и меринов ему предложили запустить в табуны рода, телок и коров — в их стада.

Довольный поездкой, Угрюм вернулся к своему стану. Его усадили у костра, дали творогу и разваренного сушеного мяса с сильным душком: остатки коня, сбитого раненым кабаном.

К вечеру на пару с тестем они поставили юрту возле селения, отогнали свой скот и коней в стада и табуны. Десяток отощавших овец довольствовалось остатками травы возле жилья. Утром, когда еще все спали, Угрюм сложил из камней горн и развел огонь. Он еще не был готов к работе, а жители опять понесли сломанную домашнюю утварь.

Два дня кузнец работал от темна и до темна. Как мог, ему помогал Гарта Буха. Но старику хватало работы по дому. Куча сломанных вещей убыла на треть. Приковылял все тот же колченогий мужик с блестевшим от жира лицом. Постоял, глядя на работу кузнеца, и сказал:

— Хубун зовет!

Этого приглашения Угрюм с Гартой ждали с нетерпением. Без него и работа, и скот, запущенный в чужое стадо, и жизнь в селении — все было ненадежно и даже опасно.

Угрюм оттер снегом перепачканные сажей руки, следом за тестем пошел к большой юрте. Посередине ее горел очаг. Освещалась она только через вытяжную дыру и светом огня.

Когда глаза привыкли к полумраку, Угрюм увидел князца, обложенного подушками. Голова его была покрыта островерхой шапкой, шитой серебром. Лицо казалось болезненным, опухшим. Пришельцы поклонились главе рода. Тесть почтительно спросил, здоров ли хубун и множится ли его скот.

Князец раздраженно и неохотно ответил:

— Все было хорошо, пока не взбесились кони. Пришлось на полном скаку прыгать на камни, — указал кивком на пустой рукав халата и предложил сесть по другую сторону от очага. За его спиной сидели две женщины. Обе были покрыты островерхими колпаками, обшитыми соболями.

Сначала князец показался Угрюму человеком в годах, чуть моложе тестя. Приглядевшись, он понял, что тот молод, но лицо его было сильно побито.

Опухоль и синева еще только начали спадать. Тесть как старший стал рассказывать о себе: какого он роду-племени, где его кочевья и какая беда привела его семью в эти края. Гарта Буха не счел нужным что-то скрывать. Потупив глаза, сказал и о том, что его родственники перебили казаков острога, а он с зятем не участвовал в войне и не хочет страдать за свою родню.

Угрюм опасливо поглядывал на Яндокана: не осудит ли он их бегство. Но припухшее лицо князца от слов старого балаганца стало приветливей. Хубун негодующе фыркнул:

— Атха шутха! Не понимают своей удачи жить рядом с казаками!

И велел женщинам угостить пришельцев.

Когда тесть, опустив глаза, стал жаловаться, что у него неподалеку отсюда отобрали жеребца, князец скрипнул зубами и пробормотал:

— У меня десять лучших коней отобрали! Нет больше порядка на этой земле!

Догадка осенила Угрюма: уж не был ли этот князец избит теми же мун-галами, что ограбили его семью?

Яндокан сказал, что бывал у боо Герасима с Михеем. С уважением говорил о них и их вере. Ругал черных и желтых шаманов, которым одни верят, другие не верят. Разговаривал с ним тесть. Угрюм старался почтительно помалкивать и только напоследок спросил:

— Ходят ли здесь промышленные люди?

— Ходят! — как о пустячном ответил князец и махнул здоровой рукой в верховья Иркута. — Каждый год ходят. Хороший товар привозят.

Прошла неделя. О кузнеце услышали другие роды. К нему стали приезжать, и платили больше, чем здешние жители, приютившие безродного дархана с семьей. Угрюм работал с удовольствием. Вспоминал, как выручало его ремесло и в плену, и на чужбине. Понимал, что не выжить бы ему в Сибири среди балаганцев, не научись он ковать железо и плотничать.