Семь я (СИ)

Последние слова дядя тонули в тишине, затопившей мозг Алексея.

"Совершилось!" - повторял про себя Алёша. - "Дело совершено!"

Тот, кто убивал, убит сам. Смерть наказуема смертью. Кровь отца отомщена.

А кровь Рустама?

Чем за неё будет наказан сам Темников?

Это убийство наказуемо жизнью.

Жить без света, без семьи, без любви, без родины, без жизни - вот удел Алексея теперь.

И это тоже - совершилось.

И это тоже надо принять, как принимают смерть.

* * *

Надо было срочно бежать из города. Дело слишком серьёзно: вызов брошен двум могущественным структурам, - власти и мафии, и ещё неизвестно, какая из них опаснее и какая нанесёт удар первой.

Но Алексею было необходимо перед отъездом встретиться с последним человеком, с которым он мог ещё говорить искренне, - с матерью.

Тайком как от мафии, так и от дяди, окольными маршрутами он пробрался к материнскому дому. Мама встретила его молчанием, - она словно не поняла, что за человек, небритый, растрёпанный, огрубевший душой и телом, стоит перед ней. Она сидела на кровати, то сминая, то расправляя покрывало, чтобы хоть как-то занять слабеющий ум.

"Я знаю, что ты не поймёшь меня, - шептал ей Темников. - Но только ты можешь меня простить. Некоторые люди предлагали мне своё прощение, некоторые - кричали, что я недостоин милости. Но все они были самозванцами. Я не просил у них прощения. Я попрошу его только у того, кто может мне его дать - простить меня просто так, а не требовать, чтобы я сначала встал перед ним на колени.

И я иду к тебе, и прошу прощения у тебя, перед которой - единственной - не виновен... Я знаю, что, когда весь наш город, вся Сибирь, вся Россия, весь мир будут рушиться, распадаться, погибать под обломками старых, заржавленных истин, только одно уцелеет, только одно сохранит свою ценность и силу - твоё молчание, покорное, безропотное молчание женщины, потерявшей всё и всё благословившей...Перед этим молчанием я склоняю голову...

Слышишь ли ты меня?

И что ты мне сможешь ответить?..."

"Да, - ответила мать, - да", - и продолжила руками складывать кисти от покрывала на постели в один ряд - "для порядка".

* * *

Что можно сказать дальше? Что добавить ещё к этому тяжёлому и горькому рассказу?

Через несколько дней, серым октябрьским утром, Алексей стоял на границе с Казахстаном. Он уходил - навсегда. Что его ждало, что он оставлял на родине, - знал один Темников, и больше никому он не смел сообщить об этом. Незримая стена встала между ним и старым миром.

Дядя провожал Алексея в дорогу. "Я сделал для тебя всё, что мог, - сказал юноше Клавдий Григорьевич. - У тебя есть солидная сумма казахских денег, паспорт и всё остальное, чтобы выжить на первых порах. Ты знаешь, к кому идти, у кого просить помощи. А меня - забудь. Я останусь здесь, чтобы бороться дальше. Я тебе больше не нужен. Считай, что меня - нет".

"А его не было и раньше", - подумал Темников. Всё произошедшее, - кровь, безумие, убийства, самоубийства и любовь, ставшая первой и, вероятно, последней, - мелькало в памяти, как сновидения, как долгий кошмарный сон, от которого надо было проснуться.

Жизнь кончалась.

Да здравствует новая жизнь!

Алексей пожал руку дяде и зашагал по серой, никем не контролируемой степи. Неподалеку текла такая же серая пересыхающая речонка без названия. Алексей нащупал за пазухой свёрнутые квадратиком листы бумаги, - это была символистская поэма, которую он писал с дядей. Её Алексей носил с собой все эти страшные дни, как символ веры.

- Зачем мне это теперь?

Алексей выбросил поэму в речку. Листки уплыли по реке, как кораблики, и чернила на них постепенно расползлись в неясные иероглифы. "Так же расползётся и моя судьба,- подумал Алеша. - Какая вода в реке стала холодная... Скоро настанет зима..."

Мысли о приближении зимы, суровой и длинной, заняли собой все существо раба Божия Алексея Темникова.

Больше думать было не о чем.

Песнь благодарения

(отрывок из поэмы Алексея Темникова "За последним рубежом")

Довольно песен о боли и страдании, довольно бунта и мятежных слов! Новую песнь - песнь благодарения - начинаю я отныне. Пусть всё , что я испытал в своей жизни, получит от меня дар благодарных звуков.

И я запеваю песню, исполнять которую должен не устами, а всем существом, всей жизнью своею:

- Благодарю тебя, Жизнь, за дары и наказания твои. Да благословенна будет твоя тяжесть, воспитывающая во мне силу, и лё гкость твоя, дающая мне возможность любить.

Жизнь, ты - яд и противоядие, болезнь и исцеление, грех и покаяние; в тебе - всё . Но в этом - проклятие твоё , тот первородный грех, за который страдают все живые. Ибо ты борешься против самой себя, подавляя то, что сама же создала.

Ты растишь цветы и заставляешь их вянуть, ты питаешь детей - и ведё шь их к старости; воистину, ты лечишь от одной болезни, порождая другие. И за это я люблю тебя ненавидящей любовью, ибо не могу я относиться иначе к тебе: ты, Жизнь, - это верё вка, привязавшая меня к миру настолько прочно, что я на при вязи стал свободен и обрё л свободу в неволе твоей. За это - Аллилуйя жизни!

- Благодарю тебя, Совесть. Я сдался тебе в плен, чтобы не сдаться людям; я доверился тебе. Ты имеешь право грызть и терзать меня, ибо я для тебя - только кусок грубого камня, из которого ты высекаешь человека.

Совесть, ты, терзая меня, сама страдаешь больше меня; и страдание это дает душе урок. Обидчик всегда слабее обиженного, и палач всегда сла бее жертвы. Поэтому удар, нанесё нный любому человеку, есть удар по мне. Ты, совесть, расширяешь пределы моего бытия, заставляешь меня страдать со всем, что живёт, и я проникаю сквозь тё мные сферы жизни к свету со-бытия.

Совесть, ты подобна зверю, приручаемому человеком. Ты опасна и грозна, и трудно приручить тебя; но, если ты будешь приручена мною, то навсегда окажешься неспособной к жизни на воле. И только в процессе дрессировки совести становится мне ясно, что не я - тебя, а ты - меня приручаешь, Совесть, и за это - Аллилуйя совести!

- Благодарю тебя, вдохновение. Ты позволяешь мне творить. Творчество - это рождение человека. Когда я творю, я рождаю себя сам. Человек в процессе творчества переживает одновременно муки рождающей матери и рождающегося ребенка (которые, кстати, гораздо страшнее - я помню это).

Каждый день из бесформенной безобразной массы выковывать себя, быть утробой, плодом и врачом одновременно - вот что такое творчество.