Догоняя Птицу (СИ)

Зато превышение полномочий, разбои и грабежи, бессмысленные и жестокие убийства сделались частью повседневности. К ним на удивление быстро привыкли, и, ненавидя и опасаясь, убегая опрометью и обходя стороной, смирились с ними. Время грохотало. Где-то шушукались, бряцали, гоготали, стоили козни. Другие же, радуясь возможности приложить застоявшиеся силы, как могли, приобщались к этому движению.

А в комнате профессора было тихо, горела настольная лампа, и перед Лотой на столе лежала коробочка ее любимой "Вишни в шоколаде".

Лота нежно относилась к своему учителю, хотя понимала, что главное для нее все-таки "Горе от ума", "Слово о полку Игореве", сны Веры Павловны и смерть Базарова, который вдруг ни с того ни с сего подцепил какой-то выдуманный автором трупный микроб, при том что Лота сама столько раз возилась со всякой грязью в больнице и не получила в итоге ничего, кроме досады из-за потерянного впустую времени да зарубки на сердце. В общем, главным для нее были его дисциплины, а не сам он - ее дорогой, немного припозднившийся и заплутавший во времени профессор, и она понимала, что, конечно же, его забудет, как только подойдут к концу их уроки, и строгая мать ее тоже забудет, а сам профессор, может, нет. Но не потому, что так хороша была сама Лота, а потому что невозвратно прекрасны были сиреневые сумерки в комнате на восьмом этаже, когда видно уже не очень хорошо, но свет зажигать почему-то ни Лоте, ни ему не хотелось, и они, Лота была уверена, были счастливы друг с другом, особенно когда где-то очень далеко, в смежном измерении - на кухне - протяжно выл закипевший чайник.

В общем, они подружились, хотя ни разу не говорили ни о чем, кроме русской словесности для абитуриентов - но эта тема так обширна, так нескончаема, что о ней можно было бы говорить, наверное, всю жизнь.

Потом по газете "Из рук в руки" Лота нашла еще двоих репетиторов, однако шансы поступить были все равно исчезающее малы. Базовых знаний не хватало катастрофически. Кроме того, Лота слышала, что родители некоторых абитуриентов нанимают за огромные деньги специальных особенных преподавателей, которые каким-то волшебством способны протолкнуть кого угодно на нужный факультет. На таких репетиторов у Лоты, разумеется, денег не было. Разве могла она с ними состязаться - с теми другими, которых 4,5 человека на одно учебное место? Да и возраст... И все-таки мало кто, Лоты была в этом убеждена, так яростно бился за свое будущее. Университет был не просто ее мечтой. Это была необходимость, неизбежность. У нее не оставалось других шансов, у нее не было даже настоящего и будущего. Не было даже тыла - близких, которые желали бы этого ее несчастного поступления вместе с ней. Только призрачное прошлое с юными мертвецами и пыльными романтическими героями, да фанатическое, абсурдное отчасти упорство - оказаться внутри университета - двигали Лоту вперед.

* * *

Но появилась в ее жизни и еще одна новая - или почти новая, но быстро занявшая важнейшее место в повседневной рутине - забота. Точнее, эти две заботы - первая и вторая - параллельно, одновременно и в равной степени, не перетягивая Лоту ни на одну, ни на другую сторону, целиком занимали собой ее сознание. Забота состояла вот в чем: днем, обязательно в светлое время, когда невидимое в зимние месяцы солнце достигало зенита, Лота запиралась у себя в комнате, забиралась с ногами на кровать, усаживалась на колени в удобной и устойчивой позе - "позе ученика" - так, как ее когда-то учил Птица - и, быстро и полностью сосредоточившись, представляла себе - нет, на этот раз не кокон: она представляла себе, что из нее - у нее из груди, прямо из-под твердой косточки-грудины - вытекает наружу теплая светящаяся энергия, заряжающая особенным светом и ее самое, и пространство вокруг нее: всю комнату, весь дом, улицу, город. Чем дольше удавалось ей сосредоточено просидеть в позе ученика на кровати, как когда-то на матрасе в их с Птицей комнате, выделяя из собственной груди золотистую неназваную энергию - тем острее и отчетливее она ощущала вокруг себя Гитландию. Гитландия была теперь рядом с Лотой постоянно, в любое время. Если свечение меркло, Лота тут же восстанавливала баланс, выделив из себя нужное количество теплого света, как паук, ткущий нить за нитью и штопающий в случае необходимости любые дыры и повреждения в своей паутине. Этот процесс наполнял Лоту бесконечным восторгом и полнотой: то, что она любила и ценила, то, что когда-то утратила и страстно мечтала обрести вновь, ей удавалось теперь без особого труда выработать внутри себя и выделить наружу. Она могла заниматься этим столько времени, сколько сама готова была этому посвятить.

Чуть позже она обнаружила, что вовсе не обязательно запираться в комнате в определенное (светлое) время дня и принимать особенное положение тела, выпрямив спину, поджав колени и закрыв глаза: можно было заниматься любым другим делом, не переставая одновременно с этим делом излучать золотистую энергию.

Теперь она могла создавать вокруг себя Гитландию где угодно: на кухне, на улице, в метро. Ей больше не требовались какие-то специальные условия.

* * *

Как-то раз, прослушав университетскую лекцию для абитуриентов, Лота спустилась в буфет, единый и единственный для всех гуманитарных факультетов. Взяла, как обычно, тепловатый чай, коржик с арахисом, уселась за столик у окна. Там уже сидела с кофе какая-то читающая девица, но других, более свободных мест, не было. За окном брезжил пасмурный день. Видно было, как университетские скверы укрывает мутная дымка, состоящая из тумана, смога и испарений пробуждающейся земли. Девица с кофе, сидящая напротив Лоты, читала, не обращая на Лоту внимания. Лота же, как обычно, пыталась рассмотреть обложку книги, ее название и имя автора, но ей все никак не удавалось. И вдруг в очереди, тянувшейся вдоль прилавка, мелькнуло знакомое лицо. Мелькнувшее лицо сильно изменилось с тех пор, как было увидено Лотой впервые: вытянулось, похудело, приобрело не свойственные ему еще не так давно уверенность и взрослость и глядело вокруг себя твердо и с вызовом: в общем, перед Лотой была значительно видоизменившаяся, но все-таки узнаваемая Русалка. Рядом с Русалкой стояла высокая, коротко остриженная девушка, похожая на подростка-переростка. Русалка зыркала то на девушку, то по сторонам и о чем-то степенно рассуждала. Быть может, о Прусте или Джойсе - к тому времени Лота уже знала, кто это такие, и не путала их имена.

Лота хотела поздороваться с Русалкой и даже, может быть, поболтать с ней - приятно же встретить знакомого человека там, где собираешься окопаться на многие годы - Лота на нее смотрела, но она, встретившись с Лотой взглядом, равнодушно отвернулась, не узнавая или не желая узнавать. Вскоре в буфет ввалилась компания университетских хиппанов - Лота уже видела их раньше внизу в вестибюле, на лестнице, где они курили, и на улице возле входа в гуманитарный корпус, они тусовались или кого-то поджидали - и загородила Русалку.

Лота, конечно, вспомнила, что Русалка училась на философском: она сама рассказывала про это в тот вечер у костра.

Потеряв Русалку из виду, она отвернулась и принялась смотреть в окно. Толпа студентов двигалась в сторону метро - как раз в это время кончились занятия. На встречу первой толпе двигалась вторая - это шли на свои занятия вечерники. Среди них, вероятно, затесалось и некоторое количество будущих абитуриентов, ее потенциальных соперников а, значит, врагов.

Тут она взялась представлять себе вступительные экзамены, и от этих фантазий ей, конечно, в который уже раз сделалось хреново. Ей всегда становилось не по себе, когда она принималась воображать вступительные и представлять, как встретится с другими кандидатами в студенты, как они всей соперничающей гурьбой будут писать трехчасовое сочинение, как мозг ее закипит от волнения и нечеловеческого напряжения и забудет все то, что ей с таким трудом удалось в него впихнуть за эти ничтожные для образовательного процесса полгода. А потом она будет искать свою фамилию в списках поступивших. Возвращаться к началу списка и снова скользить глазами вниз. Скорее всего, она себя там не найдет. Что ж, особых иллюзий у нее на этот счет не имелось, а значит, разочарование будет не так уж велико.