Супермен (сборник)

Но нет: меня ждали с этой стороны — нагнувшись на стульях, апоплексически налившись кровью. Увидя протянутые пальцы, я откатился от них, как плохо принятый волейбольный мяч, откатился обратно на угли. На этот раз я, по счастью, сдвинул ковер с места и услышал, как зазвенели на полу монеты, как ребята кинулись их подбирать, а потом — голос распорядителя:

— Ну все, ребята, хватит. Идите одевайтесь и получайте деньги.

Я лежал как мокрая тряпка. Казалось, всю спину исхлестали проводами.

Когда мы оделись, пришел распорядитель вечера и дал нам по пять долларов; Татлока за победу на ринге наградили десятью. Потом он велел нам уйти. «Речь произнести не удастся», — подумал я. С отчаянием в душе я выходил в темный переулок, как вдруг меня остановили и велели возвращаться. Я вернулся в танцевальный зал — люди там вставали со своих мест, собирались кучками, разговаривали.

Распорядитель постучал по столу, призывая к молчанию.

— Господа, — сказал он, — мы чуть не забыли один важный номер в нашей программе. Самую серьезную часть, господа. Этого молодого человека пригласили сюда выступить с речью, которую он приготовил ко вчерашнему выпускному вечеру.

— Браво!

— Мне сказали, что это самый способный парень у нас в Гринвуде. Мне сказали, он знает больше умных слов, чем карманный словарик.

Аплодисменты и смех.

— Итак, господа, прошу вас уделить ему немного внимания.

Во рту у меня пересохло, глаз болел, а публика продолжала смеяться. Я начал медленно, но наверно, еще не владел голосом, потому что разделись крики: «Громче! Громче!»

— Мы, молодое поколение, славим мудрость выдающегося вождя и просветителя, — выкрикнул я, — который первым изрек следующие пламенные слова мудрости: «Корабль, много дней скитавшийся по морю, вдруг завидел дружественное судно. На мачте злополучного корабля был вывешен сигнал: «Воды, воды! Умираем от жажды!» С дружественного судна ответили: «Черпните за бортом, там, где стоите». Капитан терпевшего бедствие корабля внял совету, спустил ведро за борт и поднял его с прозрачной пресной водой из устья Амазонки». И, подобно ему, я говорю, его же словами: «Тем, кто надеется улучшить условия своей жизни в чужой стране или недооценивает на Юге важность дружественных отношений с белым человеком, который является его соседом по дому, я скажу: «Черпайте там, где стоите, — смело вступайте в дружбу с людьми всех рас, среди которых мы живем».

Я говорил механически, но с огромным пылом, не замечая, что люди все еще смеются и разговаривают; потом мой разбитый рот наполнился кровью и я чуть не задохнулся. Я кашлянул, хотел прервать речь, подойти к одной из латунных урн с песком, но несколько человек — а главное, директор — все же слушали меня, и я побоялся. Проглотил все это — и кровь, и слюну, и прочее — и продолжал речь. (Сколько терпения было у меня в те годы! Сколько энтузиазма! Сколько веры в то, что мир устроен правильно!) Я заговорил еще громче, не обращая внимания на боль. Но они все равно болтали, все равно смеялись, словно глухие с грязными ушами, забитыми ватой. И я заговорил с еще большим жаром. Я не слушал их и все сглатывал кровь, так что даже затошнило. Речь будто удлинилась в сто раз против прежнего, но я не мог пропустить ни единого слова. Надо было сказать все, донести, передать малейший нюанс, хранившийся в памяти. Мало этого. Стоило мне произнести слово чуть подлиннее, как несколько голосов хором требовали повторить. У меня было выражение «социальная ответственность», и они завопили:

— Какое ты слово сказал, парень?

— Социальная ответственность.

— Что?

— Социальная…

— Громче!

— …ответственность.

— Еще раз!

— Ответ…

— Повтори!

— …ственность.

Зал разразился хохотом, а я — наверно, оттого, что все время сглатывал кровь, — забылся и нечаянно выкрикнул фразу, которую постоянно осуждали в газетных передовицах и обсуждали в частных разговорах.

— Социальное…

— Что? — заорали они.

— Равенство.

Во внезапной тишине смех повис, как дым. Я в недоумении огляделся. Зал недовольно шумел. Распорядитель выскочил на середину. Послышались враждебные выкрики. Я ничего не понимал.

В первом ряду маленький сухой человечек с усами крикнул:

— Еще раз и медленней!

— Что, сэр?

— То, что ты сказал.

— Социальная ответственность, — повторил я.

— А ты не крутишь, малый? — спросил он в общем беззлобно.

— Нет, сэр!

— Ты уверен, что «равенство» сказал нечаянно?

— Да, да, сэр. Я сглатывал кровь.

— Говори-ка помедленней, а то мы не понимаем. Мы тебя обидеть не хотим, но ты знай свое место. Ладно, давай дальше

Мне было страшно. Хотелось уйти, но и говорить хотелось, а я боялся, что меня стащат.

— Благодарю вас, сэр, — сказал я и продолжал с того места, где остановился, по-прежнему не в силах овладеть их вниманием.

Однако когда я кончил, раздался гром аплодисментов. К моему удивлению, на середину вышел директор с белым бумажным свертком в руках и жестом призвал собрание к тишине.

— Господа, как видите, я не перехвалил этого мальчика. Он произнес хорошую речь, и настанет время, когда он поведет свой народ по верному пути. Не мне вам объяснять, какое это имеет значение в наши дни. Это хороший, умный мальчик, и, чтобы поощрить его правильное развитие, от имени Совета по образованию я хочу вручить ему в качестве награды этот…

Он сделал паузу и, развернув бумагу, показал новенький портфель из телячьей кожи.

— …этот первоклассный образец товара из магазина Шеда Уитмора. Мальчик, — обратился он ко мне, — возьми эту награду и береги ее. Развивайся в том же направлении, и когда-нибудь в него лягут важные документы, которые помогут определить судьбы твоего народа.

Я был до того растроган, что не сумел даже поблагодарить его как следует. Струйка кровавой слюны стекала на портфель, образуя лужицу в форме неоткрытого континента, и я поскорее стер ее. Я ощущал в себе такую значительность, какой не ощущал ни разу в жизни.

— Открой и посмотри, что в нем, — сказал он.

Вдыхая запах новой кожи, я дрожащими пальцами отпер портфель и увидел официальную бумагу. Мне предоставили стипендию для обучения в негритянском колледже штата. Глаза у меня наполнились слезами, и я выбежал.

Меня переполняла радость. И даже то, что золотые, добытые на ковре, оказались латунными жетонами с рекламой какого-то автомобиля, меня совсем не огорчило.

Дома все были взволнованы. На другой день к нам потянулись с поздравлениями соседи. Мне не страшен стал даже дедушка, чье предсмертное проклятье отравляло мне почти каждый праздник. С портфелем в руке я стоял под его фотографией и торжествующе улыбался, глядя в его черное невозмутимое крестьянское лицо. Оно меня завораживало. Куда бы я ни двинулся, оно не сводило с меня глаз.

В ту ночь мне снилось, что мы с ним в цирке, и, какие бы номера ни выкидывали клоуны, дед не желает смеяться. А потом он велел мне открыть портфель и прочесть, что там; я открыл, увидел официальный конверт с гербовой печатью штата, в конверте был еще один, в том еще один, и так без конца, и я уже чуть не плакал от усталости. «Конверты — годы, — сказал он. — Теперь распечатай этот». Я распечатал и вынул гравированный документ с короткой золотой надписью. «Прочти, — сказал дед. — Вслух».

«Всем заинтересованным, — прочел я. — Пусть этот ниггер бежит, и не давайте ему передышки». Когда я проснулся, смех старика звенел у меня в ушах.

(Этот сон я хорошо запомнил, он снился мне потом много лет. Но в ту пору его смысл был мне еще непонятен. Мне пришлось сперва поучиться в колледже.)

Уильям Фолкнер

Ухаживание

Вот что было в старое время, когда старый Иссетиббеха еще был вождем, а Иккемотуббе, племянник Иссетиббехи, и Давид Хоггенбек, белый человек, который говорил пароходу, куда идти, ухаживали за сестрой Германа Корзины.