Алек. Эпизод из 90-х(СИ)

Я затушил последний горящий участок, скомкал тряпку, и, выйдя из лифта, пошел в тамбур, где у нас проходил мусоропровод.  Двери лифта закрылись. Мать стояла и ждала меня. Затолкав в мусороприемник ставшую вонючей тряпку, я закурил. Я не любил курить при матери, поэтому стоял в тамбуре и, стряхивая пепел на цементный пол, заново переживал свою последнюю поездку на лифте. Потом я вернулся на площадку и еще раз нажал на кнопку. Кабина теперь оказалась совершенно темной, нигде ничего не горело. Мать, кутаясь в платок, ждала меня в дверях. Насыщенный влагой ветер по-прежнему завывал и через все щели рвался внутрь дома. Мы закрыли за собой дверь с лифтовой площадки. Голос ветра стал писклявым, менее уверенным, но был еще злым и настырным. Когда мы зашли в квартиру, и я закрыл входную дверь, ветер, протискиваясь между дверью и порогом, сменил тон на тоненький, просящий. Он уже не пугал и даже не раздражал.

- Как ты в этом лифте ехал, ведь там так воняет дымом? - мать была, как всегда напугана.

Она все время боялась за меня, отца, деревенский дом в Новгородской губернии, оставленный на зиму без присмотра, за квартиру летом, когда они с отцом жили в деревне, за меня в этой квартире. Рано состарившаяся из-за всех этих страхов, мать уже давно совершенно перестала за собой следить, превратившись в маленькую седенькую бабульку с тревожными глазами и неуверенными движениями. Полностью зависимая от отца, она, тем не менее, проявляла чудеса настойчивости в вопросах, которые были для нее жизненно важными. Отцовское решительное желание переселиться насовсем в деревню увязало в неявном, но непробиваемом сопротивлении матери. Очередной разговор о переезде, который начинал отец, заматывался, она меняла  повестку так искусно, что я иногда даже удивлялся, почему мать в свое время не занялась профсоюзной работой, а убила жизнь на работу в бухгалтерии. То, как она вела разговор, напоминало мне мастер-класс какого-нибудь сенсея по айкидо, когда силу противника он как бы играючи обращал против самого нападающего, при этом почти не затрачивая собственной энергии. Время уходило, отец бесился, а переезда так и не было, несмотря на все разговоры, которые он упорно заводил. Весной они уезжали в деревню, а осенью, когда включали отопление, возвращались обратно. Какого-то рационального объяснения своему упорному нежеланию переезжать мать никогда не давала. Также мать никогда не объясняла чего и почему она все время боится. Наверное, она и не могла этого сделать понятно для нас с отцом, а адекватного переводчика с ее женской логики на нашу не было. Так мы и жили: мать, внешне полностью подчиненная воле отца и не возражающая явно против моих взглядов на жизнь, отец, подавляющий мать, но не способный переломить ее в принципиальных вопросах, и я, бунтующий, вышедший совершенно из под его контроля, но связанный неразрывной нитью взаимной эмоциональной необходимости с матерью.

V

К концу катилась неделя. Мы с Алеком, доживая четверг, стояли на автобусной остановке возле дома и пили пиво.

- Хорошее пиво, у нас в Павлодаре такого нет.

Мы купили по три бутылки "четверки" "Балтики" "на нос" и, наслаждаясь теплым вечером, из горла тянули пивко. Алек причмокивал, смакуя "четверочку", потом достал из кармана сигареты и протянул мне раскрытую пачку безальтернативной "Магны". Мы закурили, с удовольствием затягиваясь после больших глотков.

Алек всего полгода как приехал из Павлодара к Валерке, своему дяде, который жил в соседней с нами трехкомнатной квартире. При рождении Алеку было дано простое русское имя Алексей, но он просил звать его АлЕк, скорее всего потому, что оно созвучно имени Олег, которое ему нравилось больше. Алек скрывался в России от призыва в армию и за возможность не уродоваться в казарме, затерянной в заснеженных степях Казахстана, а пить хорошее пиво в Питере, помогал Валерке с детьми и по хозяйству. Ему совершенно не хотелось служить своей странной новой стране, и он бежал.

На всем пространстве бывшего СССР от Калининграда до Камчатки было безвременье. Казахстанские русские вдруг поняли, что живут в другой стране. Они никуда не переехали, ни в каких революциях не участвовали, но то государство, в котором они были, пусть не любимыми, но старшими братьями, исчезло, и они в одночасье оказались меньшинством в совсем другой стране. Все их сознание восставало против того факта, что теперь им будут диктовать по каким правилам жить, на каком языке разговаривать те самые казахи, которые еще каких-нибудь тридцать лет назад жили в юртах и пасли скот в своих диких бескрайних степях, в то время как их отцы и матери, засучив рукава, строили шахты, заводы, запускали ракеты в космос, учили в школах и институтах своих детей и, между прочим, этих самых казахов, почему-то вставших теперь над ними по праву тех, чьи предки когда-то кочевали по этим степям. По прихоти одного, часто не трезвого человека, земля, не просто считавшаяся своей, а земля, в которой лежало уже не одно поколение русских, стала вдруг для них чужой, сами они непрошеными гостями, а казахи полновластными хозяевами всего, что теперь находилось в границах Казахской ССР по состоянию на декабрь 1991 года. Разговоры про единый казахстанский народ вызывали в лучшем случае улыбку, причем как у казахов, так и у русских. Все это напоминало дележку квартиры родственниками после смерти единовластного деспотичного отца. Вынужденно живший до того вместе со сводным старшим братом под одной крышей, безмолвно проглатывающий многочисленные обиды, младший брат теперь по праву наследования получил квартиру, которая когда-то принадлежала его матери. Младший брат тут же дал понять старшему, что он здесь теперь жилец, которого станут терпеть до тех пор, пока он будет жить по правилам собственника жилплощади. Казахские националисты подняли вопрос о запрете "неказахам" занимать какие-либо значимые должности не только в госструктурах, но и в бизнесе вообще. Радикалов, правда, сразу одернули их более умные старшие товарищи, которые видели, в какое ничтожество ввергли свои страны их южные соседи, чуть ранее устроившие натуральный геноцид русскоязычного населения в своих республиках. Отменив тотальную дерусификацию, тем не менее, цивилизующую роль русских в истории Казахстана последние сто пятьдесят лет было решено подретушировать. Не сразу, постепенно. Видя это, многие, кто не хотел жить в качестве не то побежденного оккупанта, не то просто потерпевшего, бросив все, уезжали в Россию. Родители Алека, как многие другие русскоязычные, не имели средств на переезд. Они никак не могли продать свою единственную двушку в центре Павлодара. Казахи просто говорили им: "Зачем платить деньги за то, что можно будет немного позднее взять бесплатно, когда вы сами уедете, бросив все? Уезжайте в свою Россию, вы нам здесь не нужны". Многие, еще не старые люди уезжали семьями, бросив все. Одни в Россию, другие в Германию или Израиль. Одно отличало русских репатриантов от немцев и евреев - на родине предков их никто не ждал. В новой России никто никому не был нужен. Нет, были исключения как, например, Валерка, принявший Алека на постой, но большего, чем дать племяннику временную крышу над головой, он сделать не мог. Россия не нуждалась в создании культуры государственной бюрократии, что давало ей стартовую фору по сравнению с другими бывшими союзными республиками, за исключением прибалтов, которые также имели не утерянную еще за сорок лет пребывания в составе СССР культуру госуправления. Россия в это время, как и последующие двадцать пять лет, занималась сугубо утилитарными вопросами типа дележки нефти, газа и прочего доходного сырья, не отвлекаясь на всякие глупости типа самоидентификации и построения новой социальной общности.

Валерка не увидел в полной мере краха русского экспансионистского проекта, уехав за несколько лет до этого из родного Павлодара. В середине восьмидесятых, отслужив положенные два года в стройбате под Ленинградом, Валерка не стал возвращаться домой, где остались его мать и старший, рано женившийся на стервозной продавщице брат, а устроился на домостроительный комбинат в нашем городе-спутнике. Невысокого роста, с усиками, подвижный, компанейский и в тоже время в меру пьющий, он быстро женился. Наташа, его избранница, симпатичная, стройная и трудолюбивая, такая же провинциалка, приехавшая за счастьем из Иваново, через год родила ему сначала дочку, а еще через год сына. Не без помощи своих детей-погодок Валерка уже через год после рождения сына получил на комбинате шикарную трешку в новостройке на окраине города. В этом же доме семь лет спустя, мои родители купили двухкомнатную квартиру по соседству с Валеркиным семейством. И все поначалу складывалось у них хорошо: Валерку повысили, двинули по профсоюзной линии. Он встал в очередь на Жигули, купил югославскую стенку. Наташа устроилась нянечкой в ясли во дворе нашего дома. Детсадик был переполнен, поэтому пристроить детей получилось только после того, как Наташа отнесла туда диплом о высшем педагогическом образовании и трудовую книжку. Ее взяли нянечкой, что для наших мест тогда было удачей. В свое время, очно проучившись первый курс в Герцена, Наташа перевелась на вечерний. Из-за катастрофической нехватки денег она пошла работать на ДСК нормировщицей. И все бы ничего, но тут усугубилась до того больше вербальная, но с недавних пор все более реальная Перестройка. С неизменным ускорением она, а вместе с ней и вся страна, катилась к своему логическому концу. Стройки замерли, ДСК встал, зарплату перестали платить, отложенные деньги на машину, превратившись в ничто, практически мгновенно закончились. Детсад в срочном порядке передали на баланс города, обеспечение стало совсем плохим, хотя на детских учреждениях экономили в последнюю очередь, поэтому дети и Наташа питались в саду, да и Валерке кое-что перепадало от детсадовских щедрот, которые по справедливости делили между собой и детьми работницы садика. В общем, голодная смерть им пока не грозила, что давало возможность, спокойно обдумав, найти новые источники дохода. И такой источник нашелся. Бывший комбинатовский профсоюзный вожак, за год до этого уже начавший заниматься челночным бизнесом, предложил съездить с ним в Турцию за партией кожаных курток. К этому времени он накопил некоторую сумму денег и хотел расширить свой бизнес. Ехать с большой суммой одному было страшновато, да и товара вдвоем можно было привезти гораздо больше, поэтому ему понадобился надежный компаньон, а они с Валеркой в свое время немало водки выпили на так называемых профсоюзных совещаниях и конференциях. Несколько раз съездив в Стамбул, Валерка узнал где и почем покупать товар, как провозить через границу и кому сдавать здесь. Уже через год он стал ездить самостоятельно, а еще через полгода вместе с Наташей. Миллионов они не нажили, нет. В это время многие от безнадеги ломанулись в этот бизнес, и конкуренция стала сумасшедшей, а прибыль, соответственно, мизерной. Пробовали пару раз ездить в Китай, но, во-первых, далеко, а, во-вторых, везти оттуда дешевый ширпотреб было не выгодно, кожанки и спортивные костюмы были хуже, чем турецкие, а электронику и дорогие вещи в Поднебесной тогда еще делать не научились. Челночный бизнес на небольшое время дал им некоторый достаток, они даже смогли купить подержанную восьмерку, Валеркину мечту, но раскрутиться как следует им все не удавалось.