Семь я (СИ)

С древнейших времен культура являлась главным средством этого преодоления трагизма исторического бытия. Она есть организм, борющийся с механизмом космоса и превращающий механические явления мира в одухотворенные, живые, придающий миру определенное лицо, и главный стержень цивилизации, устанавливающий незыблемую точку отсчета и систему координат, в которой человек может чувствовать себя на своем, только ему предназначенном месте в этом огромном и с каждым веком все более неизмеримо непонятном мироздании.

Цвет времени

Что такое время? Этот вопрос редко задается нами, возможно, потому, что пребывание во времени является для нас таким же естественным состоянием, как дыхание и питание. Но, если два последних процесса, определяющих наше физическое здоровье, давно изучены, то отношения человека со временем, не менее значимые для духовной жизни, почти не попадают в сферу интересов науки. Тем не менее нет для человека более значимой проблемы, чем проблема краткости жизни, смысловой наполненности отрезка времени, отведенного ему на земную деятельность. И следует подробно проанализировать все аспекты этой проблемы, чтобы понять, как, по каким законам мы существуем, как распоряжаемся той временной протяженностью, которая дана нам для жизни и творчества.

Даниил Андреев считал, что у времени есть цвет. Так, существуют эпохи синие, когда мысли людей направлены к высшим, духовным горизонтам, и красные, когда люди сосредоточены прежде всего на земном, материальном. Эта концепция, наполовину научная, а наполовину мистическая, имеет в себе зерно истины: время есть явление органическое, оно - реальный фактор нашей объективной жизни, и от того, как мы выстраиваем с ним отношения, во многом зависит, состоимся ли мы в нашей жизни.

В конце концов, мы являемся гражданами не только того или иного государства, но и той или иной эпохи. Временные отрезки истории человечества, отличающиеся различной смысловой наполненностью, так же трудно соотносятся друг с другом, так же трагически взаимодействуют, как и враждующие государства. Переход из одной эпохи в другую столь же труден, как переезд с Родины - на чужбину. Есть временные материки и части света, подчиненные законам временного дрейфа, и их движение таинственно и неуследимо для большинства из нас.

Попробуем развить эти тезисы подробнее. В культурном отношении все эпохи можно разделить на эпохи вдоха и выдоха. Об этом писал Р.М.Рильке:

...Мы сегодня на вдохе,

Мы на вдохе еще, как мера

Земли замедленного дыханья,

Как спешка этой Земли.

Ощущение красоты - это вдох. Создание произведения искусства - это выдох. Во время "вдоха Земли" общество словно пребывает в состоянии оцепенения, оно не создает культурных ценностей, и все мировые потрясения словно проходят стороной, тем не менее души чутких к веяниям времени людей вдыхают духовную атмосферу Земли, состоящую из слов, мыслей, поступков, отражающих суть эпохи. Этот вдох может длиться несколько десятилетий, а может быть, и веков, но за ним неизбежно следует выдох - эпоха, когда люди, долго вдыхавшие удушливую атмосферу безвременья, словно распрямляются и выдыхают, и тогда незримая среда, которой мы все дышим, наполняется благодаря им их новыми мыслями, чувствами, желаниями. На вдохе общество вбирает и переваривает в себе те открытия, которые явятся миру на выдохе. Так, "безвременье" конца девятнадцатого века было для России эпохой вдоха, а Серебряный век - эпохой выдоха. Диапазон этих процессов может быть гораздо больше: для того, чтобы "выдохнуть" Достоевского, Россия "набирала воздух в грудь" на протяжении нескольких столетий, начиная со времен Смуты и Раскола. "Слово о Горе-Злосчастии" - это своеобразный пример "немого" Достоевского. В этой средневековой повести ясно обрисован молодой человек, наделенный всеми дарами природы, но видящий перед собой только две дороги - либо в кабак и острог, либо в монастырь. Писатель "бунташного" века видел этого "русского мальчика", но не мог истолковать и описать его трагедию достойно, так как не имел того интеллектуального и художественного аппарата, который потом долго создавался реформаторами российской словесности и мысли - Петром Великим, Ломоносовым, Пушкиным. И только Достоевский смог истолковать этот "изначально заданный" образ русского человека и явить его миру как открытие многомерности человеческого сознания.

В наши дни вдох и выдох чередуются слишком часто, темпы жизни стали столь быстрыми, что мы просто не успеваем дышать - в прямом и переносном смыслах этого слова. Мы не успеваем вдохнуть всю глубину небес, и наше дыхание становится неровным и прерывистым. Поэтому и культурные "выдохи" нашего времени слишком ничтожны, поэтому атмосфера духовная, в которой пребываем мы, грязна и заражена чужеродными, враждебными элементами. В эпоху всеобщей спешки и раздерганности должны найтись, наконец, несколько человек, которые решатся дышать не в одном ритме с нашим вечно бегущим на пределе сил своих обществом, а в такт Небу и Земле.

Жизнь - это необозримо огромное, сложное и великое явление, и для того, чтобы жить с Жизнью в ладу, необходимо научиться пребывать во времени, чувствовать темп его дыхания, биения его сердца, видеть лицо своей эпохи, время от времени заглядывать в зрачки своему веку, как бы страшно это не было. Только такая предельная искренность в общении со временем и миром способна исцелить нас, просветить наше общество, напитать нас новой свежестью и ясностью бытия. Только когда мы научимся дышать полной грудью, не воруя воздух друг у друга, мы избавимся от нашей "духовой тахикардии" и сможем жить и творить в масштабах Бога Отца, видеть мироздание в его первозданной красоте. Мир велик, и каждый может найти в нем свой уголок. Так же велико время, и в нем, как в доме Господнем, обители мнози суть. И стоит страдать, бороться и искать, чтобы в конце концов "привлечь к себе любовь пространства" и времени, найти в их лабиринтах свой, от века для нас предназначенный спокойный и верный дом.

Голос вопиющей пустыни

Мы знаем, как говорили Толстой, Блок, Есенин, слышали аудиозаписи голосов Пастернака, Шолохова, а уникальная интонация Бродского является для многих нынешних поэтов более живой и близкой, чем собственная речь. Но какова интонация всего современного человечества, чьим голосом расскажет оно о себе, когда предстанет пред своим высшим судьей? (А судьей этим, в конечном счете, может оказаться любой нищий, сидящий в ближайшем подземном переходе, - в его глазах чуткий человек может прочитать абсолютно ясный приговор и себе, и всему своему окружению, и опротестовать, отменить этот приговор будет логически невозможно).

Каков же он, Голос Человечества? Слагается ли он из отдельных подголосков - мелодий оперных певцов, шума заводов и машин, криков убиваемых людьми животных? Или это единый звуковой код, заключающий в себе сущность соборного общечеловеческого сознания? Или, может быть, некий гений может взять на себя право говорить с Историей как официальный уполномоченный представитель человечества? Все варианты, лихорадочно перебираемые взволнованным современным рассудком, опадают, как осенние листья, при первом веянии ветра времени - нашего жестокого времени.

Голос современного общества - это голос вопиющей пустыни, вопиющей пустоты. Вспомним, как в экранизации "Лира" Акирой Куросавой изображена сцена бури в пустыне: ни колоссальных панорам, ни патетической музыки, - только небольшой кусок обнаженной, как истина, земли и одинокий старик в королевских одеждах, в абсолютной тишине зажимающий себе уши, словно он слышит НЕЧТО, недоступное большинству людей, некий звук, за который надо платить жизнью... То, что он слышит, - это и есть тот голос вопиющей пустыни, пустоты, царящей в сердцах человеческих, возможно, тот самый, которым дьявол некогда обращался к искушаемому Христу... Его трудно услышать, но, если долго внимать тишине омраченной совести, сердечному вакууму, то в ушах через некоторое время раздастся странный напев, словно писк "комариного князя", духа поэзии, вдохновлявшего Мандельштама... И тот, кто долго вникал в переливы этого нездешнего шума и остался в живых, остался собой, сохранил разум, может обрести свой голос, свое пророческое слово.