Бедные овцы (СИ)

Какое-то время Марина Ивановна развлекала себя надеждой, что этот парень - всего лишь мент. За ней следят и решили устроить подставу, потом поймать, обвинить, обнародовать преступление и погубить всенародно, торжественно, под яркий свет фото и телекамер. Такая история стала бы весьма поучительным предупреждением всем тем, кто мечтает о справедливости в стране, съехавшей с катушек.

Как ни странно, мысль о возмездии и погибели на короткое время принесла мир в душу Марины Ивановны. Но лишь на очень короткое время. Никакой он не мент. Было в нём что-то настоящее и зловещее, сердце не обманешь. Как всякая моль, она ясно различала - паук перед ней или цветок гладиолуса. Перед ней был паук.

На следующий день она поехала к Вере.

Вера жила с двумя сыновьями в полуподвальной квартирке. Егору, старшему, было шестнадцать, а Митьке девять. С обоими, до смерти Серёжи, она занималась языками, а в январе бросила. Дети Веры вызывали в Марине Ивановне то же чувство, что и их мать, какое-то обречённое чувство сострадания к чему-то загубленному и невосполнимому. Марина Ивановна даже самой себе не посмела бы признаться, что чувствует именно это, но всё равно стыдилась непонятно чего и мучилась непонятно от чего, когда бывала у сестры.

Верина жизнь протекала под грохот телевизора. Марина Ивановна телевизор никогда не заводила в своём доме.

- Ты бы включала уже мобильник, всегда выключен, не поговорить даже...

- Звонят до сих пор. Надоели...

- Зачем звонят?

- Думают реалити-шоу снимается. Тоже хотят.

Помолчали.

- Ты какая-то напуганная, Марусь, молчишь. Что случилось?

Марина Ивановна для того и ехала сюда, чтобы сказать:

- Киллер нашёлся.

Вера ударила обеими ладонями по коленкам.

- Ебанутая. Я же говорила - ебанутая...

Помолчала. Покачалась в стороны.

- И что?

Если б Марина Ивановна знала ответ на этот вопрос, её бы здесь не было.

- Не знаю.

Покачались обе взад-вперёд на жёстких табуретках. Поели. Часа в четыре Марина Ивановна засобиралась домой.

- Ты же сама не веришь?- привалилась к косяку входной двери Вера, и в упор пялилась на Марину Ивановну.

Марина Ивановна не стала делать вид, будто не понимает, о чём говорит сестра.

- Не верю. С сегодняшней ночи.

- Тогда зачем?

Марине Ивановне показалось, что её хотят ударить под дых, и стала защищаться.

- А Серёжа? А? Что молчишь? Наш Серёжа - что? Как это с ним могло случиться? С нами. За что? Не молчи, скажи. За что?

- Обычно говорят - за грехи...

- Мне хочется ударить тебя, Вера.

- А я говорю - за грехи.

Они стояли друг против друга и почти с ненавистью смотрели, как больно каждая из них делала другой, и искали, между тем, способ сделать ещё больней.

- Помнишь, Вер, у Толстого,- Марина Ивановна обмякла, и впервые за целый день заулыбалась, что-то хорошее принесла в её душу пришедшая мысль.

- О, Господи! Опять Толстой! Ты опять за Толстого взялась? Да сколько ж можно?! Тридцать лет одно и то же: Толстой, Толстой, Толстой...

- Да, взялась. Не кричи. Голова болит,- Марина Ивановна поморщилась и раздумывала - говорить ли дальше, но пришедшая мысль имела такую грустную сладость, что женщина решилась договорить,- Я дневники вчера читала от нечего делать, ну, перечитывала..Старческие.... Третьего августа он пишет: Чем всё кончится? Тридцатого: Что-то будет? Всё искал выход. А выход-то был рядом - смерть. Умер - и все узлы развязались...

Она жадно смотрела на сестру, ожидая её отклика, ей казалось, что столь гармоничное завершение метаний великого человека могло не тронуть только человека-дерево, человека-железо, человека-мертвеца. Сёстры долго смотрели друг на друга.

- Понимаешь? Смерть! Так просто...Ужасно, что так просто...

- Ну и что ты хочешь, чтоб я сказала?- равнодушно спросила Вера, вздыхая,- Ты же знаешь, я сроду твоих Толстых не читала...Смерть. Выход. Я тут при чём? Твой граф хорошо пожил и помер, а я не знаю, чем завтра детей кормить. Ты лучше это...оставайся, Марин. Переночуй. Телек посмотрим. Сегодня "Голос", финал, там один, ой, такой хорошенький...

Мертвец, о Боже, мертвец, ничем не прошибить. Отвращение пронизало Марину Ивановну с ног до головы и то обыкновенное чувство жалости и стыда на этот раз её не спасло.

- Я пойду,- отвернулась Марина Ивановна, не выдержав.

- У... этого... сын родился позавчера. Прямо первого мая. Везде ж им, сукам, везёт!

Вера не собиралась говорить сестре жестоких слов. Человеком она была не злым, отходчивым, но почему-то именно сейчас и именно эти обыкновенные слова точно кипятком облили Марину Ивановну. Одна сестра с упрёком смотрела на другую, будто спрашивая: Зачем ты меня убиваешь?

Марина Ивановна уткнулась лбом в жалкие тряпки, называемые одеждой, висевшие на вешалке.

- Откуда знаешь?- выдавила она из себя. Как может один человек сделать другому человеку нестерпимо больно, и даже не заметить этого? И так на каждом шагу, на каждом шагу.

- Все знают. Есть такая штука - социальные сети, сестричка.

- Какой ужас...

- Вообще-то это радость.

- Ужас.

С этими словами Марина Ивановна вышла из квартиры сестры, и так и пошла, не обернувшись, не простившись.

В семь вечера она включила мобильный.

В семь ноль пять он зазвонил.

- В десять на то же место приходи.

- Я не приду в десять.

- Это почему ещё?

Марина Ивановна помялась, но сказала правду.

- Я боюсь.

- Не бойся. Если я тебя не убью - никто не убьёт.

И отключился.

Пойти в милицию? А что милиция? Что я там скажу им?

Тоска давила ей сердце. Новая, грозная, ватная, какой она ещё не испытывала в жизни.

Марина Ивановна упала навзничь на кровать и сразу заснула. Даже, если бы её били по щекам, она бы всё равно отключилась. Но почему-то последним краешком сознания она точно знала, что ни за что не проспит. Рельсы под дымящимся паровозиком горели адовым огнём.

5

На этот раз он не закрывал лицо капюшоном. О, видит Бог, лучше бы он прятался, как вчера. Лицом это был мальчик, студент или пэтэушник, но глаза, о Боже, эти глаза. По глазам ему было лет триста. Марина Ивановна заметила, что руки её дрожат, а на спине сделалось как-то липко и нечисто.

Что со мной случилось месяц назад, если я сегодня оказалась здесь? Кто всё это сделал? Это не могла быть я. Не перед людьми, но внутри себя, я всю жизнь кичилась своим здравомыслием, своей холодноватой определённостью. Что же случилось? Почему ноги и руки у меня дрожат, почему я боюсь этого мальчика с глазами мертвеца?

Мысли её прыгали, неслись, толкая друг друга.