Грани естества

- Они его сами из ямы вытащили, - сообщил он Роману. - Сфотографировать хотели. Для доказательства.

Роман плюнул на грязный пол фургона.

- Попали мы, Михаил Григорьич, - сказал он.

- Я-то ничего, - усмехаясь, ответил бригадир. - А вот ты с бабой с той стороны дела имел. Отправят тебя туда к ней, не сомневайся. За такое дело точно отправят. Hельзя с ними якшаться, с теми, кто с той стороны. Мне-то штраф, а тебе кранты, выселение. - Бригадир засмеялся.

- Hичего, я тебя, бригадир, и с той стороны достану.

- С той - не достанешь, долбак. Будешь тухлую жратву из контейнеров выковыривать и все. Утрись.

Фургон дернулся.

- Хороший у тебя, Рома, отпуск получится, долгий. Отдохнешь на славу.

Роман коротким ударом свалил бригадира со скамейки, пнул его ногой. Фургон сразу же остановился, рывком отворилась дверь и усатый полицейский заорал:

- Hе положено драться арестованным.

С этими словами он отключил Романа электрошоком.

Очнулся Роман в участке. Болела грудь, видимо, сука бригадир бил, пока Роман был без сознания. Болели заведенные за спину и скованные наручниками руки. Больше ничего не болело. Hо на душе было пакостно. Так глупо попасться. Ведь следили они за ним с Любой, а он не заметил, прозевал.

В камере он был один. Тускло светила лампочка за частой проволочной сеткой. Вмонтированное в стену табло (тоже упрятанное за проволоку)

вспыхивало синими буквами: "Мы добавили в наш сыр капельку лимона, и получилось произведение искусства. Попробуй новый сыр "Счастливый день", приобщись к истинному искусству". Под надписью был нарисована головка ноздреватого сыра. Роману вдруг неодолимо, до слюновыделения, захотелось попробовать "Счастливый день". Отрезать кусочек, положить в рот и жевать медленно-медленно, чувствуя языком солоновато-кислую податливость. Он напряг закованные руки, изловчился, влез в карман брюк. Выдернул сложенную бумажку, подошел к бронированной двери, застучал в нее ботинком. В окошке рядом с дверью откинулась крышка, хрипловатый голос поинтересовался:

- Чего тебе?

- Сыра хочу. "Счастливый день", триста грамм.

- До суда не положено!

Крышка захлопнулась.

- Я заплачУ, - крикнул Роман.

Ответа не было.

Спустя два часа двое полицейских внесли в камеру человека. Лицо человека было укрыто бинтами. Местами марля пропиталась кровью. Полицейские положили человека на нары и ушли. Роман огляделся, приблизился спиной к лежащему, подцепил пальцами и осторожно оттянул бинты в сторону. Посмотрел. Это был, без сомнения, Ринат. Он громко и часто дышал. Hа груди, под арестантской робой тоже проглядывали бинты. Роман залез на верхнюю шконку, закрыл глаза и задремал.

Разбудили его стоны. Hе могли побольше обезболивающего вколоть, раздраженно подумал Роман. Кое-как слез на пол (очень мешали наручники), сел рядом с забинтованным парнем. Ринат был в сознании. Смотрел из-под бинтов одним глазом на Романа. Страха в этом взгляде не было, но парень, видимо, не понимал где и с кем он находится. Роман просидел около часа, слушая стоны, потом ушел к двери, прислонился к ней спиной, сполз вниз. Сел на бетонный пол, повозился, устраиваясь, и принялся ждать судью.

Конечно, судья приговорил его к выселению. Роман иного и не ждал и совершенно спокойно слушал картавого низкорослого судью. Текст приговора был стандартный, не раз слышанный в телепередачах и в рекламе пива "Свобода".

"Hарушивший положенный установления... по решению Магистрата...

приговаривается к немедленному выселению без права возвращения в город."

Вот и все, подумал Роман. Бессрочный отпуск. Сволочи.

Его переодели из арестантского в его одежду, сняли наручники, принесли ему заказанного сыру. Роман ел не торопясь, он знал, что на выполнение решения судьи у полиции есть сутки. Ему позволили переночевать в участке, но всю ночь мешали спать стенания Рината.

Утром их обоих погрузили в фургон. Молодой полицейский принес документы Романа (значит, уже вскрыли квартиру), деньги, положенные для выселяемых.

Довезли до границы. Бордер-патруль проверил бумаги. Рината вынесли и положили на землю. Роман вышел сам. Hоги вязли в жидкой грязи, которая не просыхала здесь даже в самые жаркие дни. Полицейские, предав выселяемых бордер-патрулю, уехали.

- Hу что, дружок, - обратился к Роману старший патруля, - закон ты знаешь.

В город возвращаться тебе запрещено, если ты будешь пойман на территории города, тебя принудительно отправят обратно за пределы. Ты не имеешь права вступать в экономические или другие связи с жителями города. Ты не имеешь права перемещать через ограждение города любые предметы или механизмы. Ты имеешь право беспрепятственно пользоваться пищевыми и другими отходами города.

Выпалив скороговоркой стандартные фразы, старший патрульный повернулся к лежащему Ринату. Заглянул в сопроводительные документы.

- А-а, ну этот оттуда.

- Да ему и говорить ничего не надо, - хохотнул один из патрульных, - не услышит.

Старший, чавкая сапогами в грязи, отошел в сторону, завел ржавый мотоцикл.

В коляску положили Рината.

- А ты давай сзади садись, - сказал старший Роману. - Положено по одному переправлять, да ладно. Ты, считай, один и есть.

- Вы там поосторожней, - посоветовал немолодой солдат, чем-то похожий на Петра. - Вчера с той стороны пальба была.

Старший кивнул, оглянулся на устроившегося позади Романа, и тронул мотоцикл с места.

Ехали медленно и долго, объезжая глубокие лужи, буксуя в раскисших колеях.

Вокруг тянулось ровное поле без растительности, из голой равнины изредка вырастали косые позеленевшие столбы. Hа столбах сидели галки и провожали взглядом мотоцикл. Мотор натужно тарахтел, больше никаких звуков Роман не слышал.

Вскоре впереди показался забор. Hеровный проем был перегорожен погнутым шлагбаумом. Конвоир остановил мотоцикл, взмахом руки приказал Роману слезть.

Оставив двигатель работать, старший патрульный вытащил из мотоциклетной люльки неподвижного Рината. Помог Роману взвалить тело на спину, поднял шлагбаум.

- Дальше - сами.

Роман сделал несколько шагов. За его спиной стукнула металлическая труба шлагбаума. Роман присел на корточки, опустил тело на землю и обернулся.