Люди Церкви, которых я знал

– Об этом потом говорили: «На дороге нашли двух убитых партизан. Убийца не найден».

– Партизаны тебе когда-нибудь причиняли зло?

– Нет, никогда.

– За что же ты их убил?

– Как за что? Да ведь они были коммунистами.

Целый час я бился, пытаясь убедить его в том, что это было преднамеренное убийство, тяжкий грех. К сожалению, мне не удалось пробудить в его душе хоть тень раскаяния. Он жил в собственном «раю».

Снаружи у церкви меня ждали его сыновья.

– Скажите, ребята, может быть, он не в себе?

– Да нет, он всегда был таким самоуверенным.

– Я ничего не смог с ним сделать. Может, другой духовник сможет. Доброй вам ночи. А за вашу жертвенность да наградит вас Господь!

Строгость к себе

Эвритании^[125] Сам Бог расставил горы, разбросал скалы и раздвинул ущелья. Как говорил мне один местный дедушка, «Бог как будто просеивал землю, поэтому хорошая почва попала на равнину, а у нас Он свалил ненужные отбросы». Впрочем, Он дал нам и утешение: необозримые еловые леса. Особенно возле селения Фурна всех поражает сильное благоухание елей. Их тёмная тенистая хвоя одновременно радует и устрашает. Благоухание елей совершенно не похоже на неприятный запах цветущих весной каштанов.

В Эвритании есть большая область, которая называется Аграфа. Говорят, что турки никогда туда не заходили. Однако многие монахи не только смогли пройти туда, но и построили там прекрасные монастыри, такие как обитель Скалы, монастырь святой Параскевы, в котором подвизались Иоанн Этолийский, Гордий и многие другие, имена которых я не могу теперь вспомнить. Несмотря на труднодоступность и суровый климат, эти монастыри действовали, и посреди диких скал в них вырастали удивительные цветы. Кроме того, они способствовали тому, что в окрестных селениях появлялись удивительные люди, выраставшие в патриархальных семьях. Они жили в простых хижинах (здесь редко можно встретить хорошо построенный дом), но, несмотря на это, им удавалось воспитывать по двенадцати и четырнадцати детей, которые все были очень смышлёными, с блестящими способностями и верными Богу: настоящие эллины и прекрасные люди, у которых было уважение и любовь к Церкви и родине. Их общество радовало сердце. Это были подлинные герои, которых не согнула тяжесть нищеты; трудности лишь увеличивали у них желание жить. У них не было притворства и лукавства. Приходя в монастырь, они не требовали себе одноместной комнаты с отдельным туалетом, не были привередливы к еде. Простой коврик во дворе монастыря был для них лучше кровати из слоновой кости, а кусок хлеба и немного оливок – царским обедом.

Эти люди, впрочем, как и все, кто жил в прежние времена, приходили в монастырь для исповеди. Богородица, принимавшая от них богатые дары в виде оливкового масла, воска и животных, принимала у них также и грехи. Они считали, что Богородица слушает их с большей любовью и легче прощает. «Богородица да простит нам грехи наши, отец игумен!» Однажды сюда пришёл один из этих славных людей, уже старик, чтобы принести исповедь за всю жизнь, так как он был уверен в своей скорой смерти.

– Сколько у тебя детей, дедушка?

– Столько, сколько дал мне Бог: четырнадцать, с Божией помощью.

В тот момент я вспомнил одну бабушку из села Платанос в Навпактии^[126], у которой я спросил:

– Сколько у тебя детей, моя благородная госпожа?

Она ответила:

– Я лучше скажу, сколько у меня внуков, а детей ты уж сам сосчитай: тридцать восемь, с помощью Богородицы.

Я продолжил беседу со стариком:

– Что тяготит твою душу?

– Есть у меня тяжкий грех, который уже много лет не даёт мне покоя. Теперь вот у меня получилось прийти сюда, чтобы оставить его у ног Богородицы. Только Она может скрыть его от Командира.

– Что это за Командир?

– Это Христос, сынок. Ты прости, что я называю тебя сыном, но такие уж мои годы.

– Что же это за тяжкий грех?

– Я, отец игумен, нарушил пост в одну из пятниц.

– Ты съел что-нибудь скоромное?

– Нет, такого я никогда не делал. Я в пятницу переспал со своей женой. А ведь в этот день был распят Христос. Он – на страсть, а я – на сласть? Я не могу этого забыть. Много лет я молюсь, крича об этом в горах, по которым хожу, но чувство вины не покидает меня. О моём грехе узнали птицы, дикие звери, каждая ветка на деревьях в лесу. Теперь я хочу, чтобы о нём узнала Богородица и изгладила его из моей души.

Я застыл в изумлении и не мог ничего сказать, а потом подумал: «Мы, монахи, говорим о строгости к себе. О какой строгости мы говорим! Этот дедушка – вот самая строгая строгость, какую я видел в своей жизни!»

«Не спрашивай меня»

Духовники всегда испытывают затруднения во время исповеди. Люди не хотят раскрывать свою душу или от стыда, или по действию дьявола, или из-за лукавства. Их грязь, проступки и пороки приходится вынимать из их сердца чуть ли не багром. Приходится задавать наводящие вопросы, по которым исповедующиеся начинают судить о духовнике. А из-за этого у них зачастую возникает превратное понимание его слов, от чего они сильно обижаются не только на молодых духовников, но и на убелённых сединами старцев. Как правило, исповедующиеся начинают с перечисления своих достоинств: «Я не клеветал, никого не убивал, не разрушал чужую семью. Ты лучше сам меня спрашивай, а я буду отвечать…»

Скольких трудов стоит раскрыть подобное сердце! Ключ от него человек забывает дома и приходит с душой, запертой со всех сторон, как осаждённая крепость. Как войти в такое сердце?!

Но, слава Богу, встречаются ещё люди, готовые сами говорить и имеющие признаки истинного покаяния. Их исповедь – настоящее утешение для духовника. Так, один раз к моей радости преклонил колени под епитрахилью один из таких истинно кающихся.

– Отче, не спрашивай меня ни о чём. Я сам всё расскажу: мне хочется самому получить всю награду исповеди; не хочу, чтобы она досталась ещё кому-нибудь, пусть вся будет моей.

Он начал со своего самого тяжкого греха. Обливаясь холодным потом, он старался избавиться от этого огромного похотливого зверя, о котором не знали ни его жена, ни дети, ни сотрудники.

– Внутри меня постоянно живёт какой-то дикий зверь. Сейчас мне очень стыдно, но это чудовище должно из меня выйти.

Вслед за этим грехом стали выходить другие, менее тяжкие, подобные мелкой морской рыбе. Он наклонился лицом к земле и со слезами стал просить о прощении.

– Мне стыдно, стыдно, – повторял он. – Не смотри мне в лицо, иначе я умру от стыда. Как старый корабль, я стремлюсь к пучине Божественной милости, которая одна может меня спасти. Отче, ничто не исцеляет от страстей – ни образование, ни высокое положение в обществе, только великая Божия милость. Раньше я думал, что если я добьюсь высокого положения и займу важный пост, то моему уму будет стыдно думать о гадостях. Но всё стало только хуже. С тех пор я не нахожу покоя. «Помилуй мя, Господи, помилуй мя, падшаго!»

Когда я читал над ним разрешительную молитву, он опять склонил голову до земли, поцеловал мою руку и ушёл, чтобы на следующий день встретиться с Господом, причастившись от Чаши жизни.

Отверженная

Вплоть до 70-х годов нужда и нищета были нередкими в горных районах нашей страны. Люди, приходившие в наш монастырь, были обуты в куски свиной кожи. О такой обуви я только слышал, но никогда ещё не видел, чтобы ею пользовались. Приближалось Рождество, и все старались подготовиться к этому великому празднику: люди шли к нам за оливковым маслом, мукой, мылом, одеждой, уже сменившей одного или двух владельцев. Пришла к нам и одна женщина, обутая в эту старинную обувь, чтобы взять масла и ещё чего-нибудь, чем монастырь мог бы ей помочь. Но прежде всего она пришла для того, чтобы исповедаться в своих давних и тяжких грехах. Несмотря на поясняющую жестикуляцию, ничего не было понятно из того, что говорила эта беззубая старуха. Я сказал ей: «Разрешительная молитва всё это смоет».